Читать книгу "Хроники Порубежья - Юрий Рудис"

Тут-то и приснился Сане сон про Клеопатру Нерсесовну, преподавателя истории древнего Востока, который ему не пришлось досмотреть до конца.

Когда он проснулся во второй раз, то увидел, что уже полностью рассвело. Туман рассеялся, и солнце, стоявшее довольно высоко, начинало ощутимо припекать, обещая жаркий день, но не успевший прогреться воздух еще сохранял утреннюю свежесть.

Сборы были недолги и через четверть часа двинулись в путь, так же как и вчера, не представляя, куда он приведет. Вопреки мрачным предсказанием Митьки, болото скоро кончилось. Поднялись по пологому, сплошь заросшему орешником, склону и вошли в березовый лес, имевший какой-то доисторический вид, столь велики были здесь деревья. Идти сразу стало легче, в тени исполинских берёз подлесок, очевидно, не приживался. Зной отступил, лучи солнца, рассеянные густой листвой, утратили свою жгучесть и, косо падая сверху, заливали мягким светом пространство между белыми стволами. Никаких следов людей по прежнему обнаружить не удалось. Лишь однажды им почудился запах дыма. Остановились и долго стояли, пытаясь определить, откуда его принесло. Но то ли запах был слишком слаб, то ли и в самом деле примерещилось, но так ничего и не унюхав, пошли дальше.

Единственное, чем этот день выгодно отличался от предыдущего, было то, что посчастливилось наткнуться на заросли дикой малины. Ею кое-как утолили голод, который уже стал не на шутку донимать, и даже набрали про запас, в пластиковый пакет, оказавшийся у Сани. Доставая этот пакет из кармана, Саня чуть не расплакался, вспомнив, что в этом пакете должен был принести домой два батона хлеба и килограмм сахара. Он представил, как всю ночь мать и бабка ждали его, а утром, отчаявшись, принялись обзванивать морги и больницы. Тут ему стало совсем тошно.

Шли в таком порядке. Впереди, весело посвистывая, широко шагал Иван, а за ним, уступом, с трудом поспевали мрачные Саня с Митькой, у которых происшедшее никак не укладывалось в голове. Естественно, что вид бодро марширующего и посвистывающего Ивана действовал им на нервы.

Первым не выдержал Саня. — Говорят, если свистеть, денег не будет.

— А у меня их и так нет, — Иван остановился, поджидая, и потянулся так, что затрещали кости. — Люблю лес. На меня он, ребята, лучше всякой виагры действует. Вздохнешь полной грудью и. Эх! Чувствуете какой воздух?

Саня подумал, что действительно, эх.

Митька же, почесав искусанную комарами шею, сказал. — Ты, Иван Иванович, того. Дыши пореже. А то надышишься.

Иван недоуменно взглянул на постные рожи своих юных спутников. — Так свобода же. Неужели не чуете?

Митька ответил за двоих. — Свобода? Бегаем как еноты по лесу. Что есть — непонятно. Куда идти — неизвестно. Я на такую свободу не подписывался.

— А, — дошло до Ермощенко. — Так бы и сказал. Оно, Димитрий, всё, конечно, так и есть. Однако, не в обиду, вы живёте, как мотыльки. Где стол, там и Родина.

— Про Родину, это к Сане. А я свои два года оттрубил.

— Вот, — обрадовался Иван. — Точно. Ты как на дембель ушёл, свободу почувствовал? Почувствовал. И еще как почувствовал. И так потом всю дорогу и был свободен. А чего? Ни семьи, ни дома, ни дела, такого, от которого не отойдёшь просто так. Короче, в армии ты служил, а на гражданке твоя служба ещё впереди. Ну, сначала поумнеть слегка придётся, не без того. А у меня эта самая служба уже вот где сидит. — Иван постучал себя кулаком по толстому загривку. — Я весь устал как мирный атом. То есть, все очень хорошо и приятно, но хомут этот по своему хотению не снимешь. Потому, долг. А тут он сам слетел, по независящим от меня обстоятельствам. Форс-мажор, в общем. Можно гулять с чистой совестью. Так что, я на каникулах. Оттого и радуюсь, хотя, понятно, смотреть на ваши унылые лица — радость не великая.

— Я и не спорю, — сказал Митька. — Мне оно и впрямь, хрен редьки не слаще. Только как бы эти наши каникулы не затянулись.

— Коридор возможностей, — глубокомысленно изрёк Саня и задумался о смысле сказанного.

— Ничего, ничего, — поторопился с утешениями Ермощенко. — Выберемся отсюда, ещё скучать будете по вольной первобытной жизни. Вот признайся, Димитрий, ведь иногда, грешным делом, скучаешь по армейским будням, по отцам-командирам?

— Я, дядя Ваня, в таком положении, что обо всём подряд скучаю, где кусок хлеба давали.

Некоторое время шли молча, затем Саня спросил. — Иваныч, а ты сам виагру пробовал?

Иван энергично, так что уши шапки разлетелись в разные стороны, покрутил головой.

— Нет, не пробовал. Мне она ни к чему. Я если что, силой разума добираю.

— Это как?

— А вот так, — лицо натурального кузнеца снова приняло глубокомысленное выражение, очевидно, он вспоминал подходящий случай из жизненной практики. Потом захихикал, очевидно, вспомнив.

Тут будет уместным упомянуть об одной особенности Ивана Ивановича Ермощенко, которая состояла в том, что он, как кузнец-одиночка, и, стало быть, человек в некотором роде творческий, обречен был прозревать в каждой встречной женщине красы и добродетели неслыханные, ей самой зачастую неведомые. В силу чего, становясь заложником собственной прозорливости, всячески старался заполучить эту новоиспеченную драгоценность в свое распоряжение. И надо сказать, что даже когда особы женского пола искренне не понимали, что заставляло угрюмого кузнеца воспылать к ним внезапной страстью, они все же редко отвергали его, справедливо полагая, что такой товар, как внезапная страсть, на земле нынче не валяется.

Неудивительно, что все лирические исповеди Ермощенко всегда начинались с одной и той же фразы. — А вот у была у меня одна замечательная женщина.

— А вот была у меня одна, — сказал Иван. — Замечательная женщина. Очень культурная, кстати, хотя книгу прочитала всего одну. Оно ведь так и бывает, что иной всю районную библиотеку прочтёт, а лучше б он её не трогал. Я одного крановщика знал, ну, папуас. Но очень был начитан. Само собою по телевизору таких ребят мы видим сплошь и рядом, но в живую наблюдать такое не каждому по плечу. А как оно вышло? А просто. На стройке простой — обычное дело. А ведь всякий раз не будешь спускаться, чтоб развлечься, пока перекрытия подвезут, или еще чего. А на верхотуре чем время занять? Только чтением. Я, хлопцы, думаю, что крановщик этот от того и зверел, что приходилось читать, потому что больше ничего другого не оставалось. Ведь если подойти с научной точки зрения, то это же насилие.

Книжка на пользу идёт, когда ты её добровольно читаешь, а когда от безысходности, тут что угодно поперёк глотки станет. Даже алкаша возьми и скажи ему, что других дел у него теперь не будет, кроме как водку жрать. Так он вряд ли обрадуется, потому что даже такой человек, который никогда ничего кроме пары носков в своей жизни не выбирал, любит думать, что выбор у него есть. И правильно, кстати. Вот представь, друг мой Дима, что ты — хомячок и сидишь в клетке. Кормушка, подстилка…Это всё у тебя под рукой, как и прочие предметы первой необходимости, при том, что второй необходимости у тебя сроду не было, нет, и не будет. Потому до решётки своей ты ни при какой погоде не дойдёшь. Зачем? Ты скорее всего даже знать про неё не будешь. То есть, будешь, но так, отвлечённо, вот как мы про те деревья знаем, — Иван указал рукой на далёкий холм с темневшими на нём деревьями. — И когда-нибудь помрёшь в своей этой клетке свободным хомячком, пардон, человеком, сделавшим свой сознательный выбор.