Читать книгу "Юсупов и Распутин - Геннадий Седов"

Власти в Таврической губернии, по существу, нет. Сидит в Симферополе комиссар Временного правительства, которого никто не принимает всерьез, города и села управляются комитетами, а вернее, не управляются вовсе, каждый состоит из представителей возникших как грибы после дождя партий с труднопроизносимыми названиями: «Эсеровско-кадетский комитет самоуправления», «Крымско-татарская национальная партия», «Таврический губернский комитет большевиков», «Социалистический союз рабочей молодежи». У всех собственные платформы, воинственные программы. А в столице края Симферополе — грязь на улицах, шелуха подсолнухов, которые лузгают в несметных количествах разнузданные солдаты, лениво бродящие с утра до вечера со своими подружками. По ночам — воровство, поножовщина, милиционеры, сменившие прежних полицейских, носа не кажут из своих будок или сидят дома.

В один из дней тесть пробудился ни свет ни заря в спальне дворца в Ай-Тодоре от револьверного дула на виске: в дом нагрянули посланные севастопольским Советом матросы с ордером на обыск. Отобрали ключи от письменного стола, личное оружие. Подняли с постели вдовствующую императрицу, переворошили простыни — она стояла в ночной сорочке за ширмой, не в силах произнести ни слова. Вожак забрал ее письма, деловые бумаги Сандро. На все вопросы коротко ответил: поступил сигнал о контрреволюционной деятельности царского родственника, он с женой и старухой отныне под домашним арестом, видится может только с ближайшими родственниками и врачом…

Хрустел каркас миропорядка. Что ни месяц — сообщение одно другого невероятней: император с семьей этапирован в Тобольск, пало Временное правительство, большевики во главе с Лениным и Троцким захватили власть. Перед лицом немецкого наступления разваливался фронт, бегство с позиций приняло массовый характер. Советская Россия признала свое поражение, вышла из войны, в Брест-Литовске заключен сепаратный мир, по условиям соглашения 35 губерний, включая Польшу, Украину и Белоруссию перешли под суверенитет Германии, немцы получают на миллионы рублей контрибуций. Бред, да и только…

Весной восемнадцатого года он решился на авантюрный шаг: улизнул с липовым паспортом в Петроград. Целью было спасти или припрятать хотя бы часть семейных драгоценностей. В купленной на толчке солдатской одежде, с вещмешком за плечами добрался, сменяя поезда, за полторы недели в голодный, неузнаваемый город.

— Барин, вы? — ахнул, увидев его на пороге дома Григорий Бушинский.

— Тише, — оглядывался он по сторонам. — Есть кто посторонний?

— Захаживайте, захаживайте, тихо пока. Не добрались комиссары…

В Аничковом дворце ему удалось забрать по просьбе вдовствующей императрицы большой портрет Александра Третьего. Снял с позолоченной рамы, скатал в рулон. Дорогие вещи проворонил: по приказу новых властей их успели конфисковать. Зашитые под одеждой фамильные драгоценности они с Григорием повезли в Москву, спрятали в тайнике под лестницей в одном из принадлежавших семье особняков (слава богу, пока не конфискованных), несколько бриллиантов, диадем и браслетов он повез с собой. В Крым возвращался кружным путем. Снова переполненные, штурмуемые толпами обезумевших людей поезда с выбитыми стеклами, патрули на станциях, проверка паспортов. Гудок паровоза, стук колес, гармошка, мат-перемат, детский плач. На одном из полустанков двое мужиков внесли в вагон мешок ставшего деликатесом, продававшегося на вес золота сахара с их завода — на следующей станции его конфисковал патруль: свободная продажа сахара была запрещена. Очередная пересадка в Киеве, телеграф на удивление работал, он дал телеграмму в Ай-Тодор: «Жив-здоров, еду».

Ай-тодорских обитателей по приезде на прежнем месте не обнаружил: по распоряжению севастопольского Совета проживающих в Крыму Романовых перевезли за высокие стены имения великого князя Петра Николаевича в Дюльвере. Представитель Совета, матрос Задорожный объяснил: для их же собственной безопасности. Исключение сделали только для него с женой и дочкой (помогла репутация участника казни Распутина, а следовательно, революционера) и, по непонятной причине, великой княгини Ольги Александровны, в замужестве Орловой.

В Дюльвер к пленникам никого не пускали, навещать бабушку с дедушкой Задорожный разрешил только маленькой Ирушке. Двухлетняя малышка стала исправным почтальоном, проносила письма и небольшие посылочки, подколотые булавками к изнанке пальтеца, ни разу не сдрейфила. Кормили обитателей лагеря скверно и скудно: гороховый суп, черная каша. Неделю питались ослятиной, другую — козлятиной.

Мучило отсутствие информации — каждое новое событие застигало их врасплох. Оккупация Крыма немцами, их уход. Успех добровольческой армии, Деникин ни сегодня-завтра будет в Москве. Высадка союзников в Одессе (Сандро на английском корабле в сопровождении старшего сына отбыл для доклада руководителям Антанты)…

«Господи, неужели? Не верится!» — говорили при встречах.

И как обухом по голове: деникинцы отступают, красные перешли Сиваш, ведут наступление по всему фронту, союзные войска покидают Крым!

По приказу короля Георга Пятого командующий британскими военно-морскими силами предоставил вдовствующей императрице с дочерью и членам семьи Романовых броненосец «Мальборо». Стоя на палубе отплывавшего от севастопольского пирса боевого корабля с расчехленными орудиями они видели в последний раз таявшие за кормой очертания родного берега. Маленькая Иришка билась у него на руках, кричала, что надо вернуться. Она забыла в спальне любимого плюшевого мишеньку, он голодный, его некому покормить!

Он целовал ее в заплаканные глазки, уверял, что мишенька скоро прилетит к ним на воздушном шарике: он распорядился об этом, надо только дождаться попутного ветра.

— Это правда? Ты не обманываешь? Нет?

Прорвавшийся сквозь тучи закатный луч осветил на миг кромку берега, верхушки гор, мелькнул в последний раз и погас. Стоявшая рядом жена побежала, кусая пальцы, в конец раскачиваемой палубы…

Конец первой книги

Книга вторая

10

— Чудовищная смерть! В грязном подвале, видя, как падают под пулями пьяных упырей дети, жена…

Тесть нервно курил, стоя у раскрытого окна. Заехал проведать, посмотреть, как идет перестройка их с Ириной дома в районе Булонь-сюр-Сен. Говорили в верхней комнате, с наваленной в углу мебелью, о главной новости тех дней: подробностях расправы большевиков с царской семьей.

— Прозвучит бестактно и не ко времени, но все же скажу. В том, что случилось с Россией, во многом его вина. Плыл по течению, считал, что императорская корона дана ему свыше и защитит в минуту испытаний. Отмахивался от предостережений, медлил с неизбежной демократизацией власти. Я, любивший его как брата, в беседе с ним наедине спрашивал, как может он, государь Всея Руси, терпеть в тяжелейшую для страны пору фактическое безвластие, слушаться советов пусть самой распрекрасной на земле, но ни шиша не понимающей в делах государства и армии женщины? Ты избрал с усердием пассивного христианина, говорил я ему, девиз: «Да будет воля Твоя»? Кто научил тебя, Ники, почитать подобным образом волю Бога? Называть христианством то, что, на мой взгляд, звучит скорее как магометанский фатализм турецкого аскера, который не боится смерти, так как его ждут за гробом широко открытые ворота рая? Истинное христианство не в меньшей, а в большей мере в действии, нежели в молитве. Господь доверил тебе сто шестьдесят миллионов жизней и ждет, чтобы ради их блага ты не остановился ни перед чем. Стал Георгием-Победоносцем — с мечом в одной руке и с крестом в другой. Вспомни наш гимн. «Боже, царя храни, сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам, царствуй на страх врагам». Сильный, державный, Ники! С горячим сердцем и холодной головой!.. Знаешь, что он мне ответил? Слова эти звучат во мне, точно были произнесены минуту назад. «На все воля Божья. Я родился шестого мая, в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять мою судьбу». А? Думать подобным образом, имея дело с бандой расчетливых, лишенных сентиментальности негодяев! Идти покорно во главе великого народа на заклание! На большевистскую живодерню!.. От рук комиссаров погибли два моих брата, я буду оплакивать их до конца моих дней. Оплачу и его, великомученика. Но не прощу, Феликс!