Читать книгу "Курам на смех - Лион Измайлов"

Резникова не позвать – подумает, из-за стольника. Тоже его пожалеть надо. Влип он с садовым участком. Теперь, чтобы долги отдать, способ придумал. Берёт у всех 1000 долларов на месяц. И ровно через месяц приносит 900. Все рады, что хоть 900 вернул, о стольнике и не вспоминают.

Я ему давно уже говорил:

– Брось ты свой участок осушать!

У него там – сплошное болото. Лучше на этом болоте клюкву посадить и продавать её на рынке. Глядишь, и коттедж на Рублёвке купишь лет через пятьдесят.

Витальку Горлова как не позвать? Он ведь почему пьёт? Потому что каждый день своё лицо после вчерашнего в зеркале видит. А если его лицо с утра увидеть, то запросто спиться можно.

А Гальку Зеленцову как не позвать? Хоть одна красотка будет за столом. Тем более я на неё точно виды имел, но и она меня, как говорится, имела в виду.

Они с женой моей подруги. «Как же, – говорит, – я ей потом в глаза буду смотреть?»

А чего тебе в глаза её после этого смотреть? Тебе что, больше смотреть некуда будет? Да ладно, пусть живёт, причём с кем хочет.

А вот соседа точно не позову. Хотя и его понять можно. Пёсик мой его из кустов поднял и гнал до тех пор, пока на дерево не загнал. Пожарные его, бедного, под утро снимали. Вот тебе и спартакиада без гинекологов.

Что касается жены, то её на день рождения и звать не надо. Сама придёт. Это же ей готовить придётся. И за гостями убирать тоже ей. И нас с Горловым из ванны вынимать. И не такая она, между прочим, некрасивая. Это она с утра только такая плохонькая, а ближе к ночи она всё лучше и лучше становится. А в темноте так вообще глаз не оторвёшь.

Вот так полежишь, отдохнёшь, пригреешься, и вроде не самые плохие люди вокруг. И полюбить их вроде можно.

Вот утром опять и повторяешь: «Я должен любить людей». А к вечеру опять думаешь: «Так людей же, а не этих уродов!»

Засыпаю и твержу про себя: «Я должен, я должен, я должен любить людей!»

Украли жену

Не могу сказать, что я плохо женился. Нет, моя жена – симпатичная женщина. Некоторые даже могут назвать её красивой, кто других не видел. Она симпатичная, миниатюрная. Метр восемьдесят. Ножки багорчиком, ручки ухватиком, губки мозолистые. И косая сажень. Причём не только в плечах. По всему телу косая сажень. А рукодельница какая! Ой, что руками выделывает! Вот к чему своими золотыми руками ни притронется, того уже нет.

А если, допустим, на неё косо взглянул… Или, предположим, в дверь вошёл, а её, как женщину, забыл вперёд пропустить, всё, так головой об косяк долбанёт, что потом неделю косяк ремонтируешь. Но отходчивая, сразу отходит и с разбега – ногой в живот. Но зато незлопамятная. Сразу всё забывает и поёт себе, и поёт. Слуха вообще нет, голос сильный, но противный. Так что уж лучше головой об косяк, чем эта пытка пением. И вот всё это счастье мне одному досталось. Я даже от неё один раз уходил, вернее, попытался. Так она вены вскрыла. Да не себе – мне. И с тех пор живу как за каменной стеной. Правда, стена эта с решётками.

А тут вдруг мода пошла – людей воруют, а потом выкуп требуют. Ну, думаю, мне-то вряд ли так повезёт. Но на всякий случай стал слухи распускать, что наследство из Парижа получил. Вот-вот документы оформлю и стану миллионером. «Ходить у меня, – говорю, – Люся, будешь вся в шелках, пить только шампанское, закусывать только золотыми зубами». А сам думаю: «Хоть бы ты пропала».

Она и пропала. День нет, другой нет, а на третий день звонит какой-то тип и говорит:

– Если хочешь видеть свою жену живой и здоровой, положи в свой почтовый ящик пятьдесят штук зелёных!

– Щас, – говорю, – только штаны надену.

Пошёл, положил в свой почтовый ящик три рубля. Ночью тот опять звонит:

– Ты свою жену видеть хочешь?

Я говорю:

– Конечно, конечно… нет.

Он даже дар речи потерял. Потом в себя пришёл, говорит:

– Ну, тогда ты её сейчас услышишь.

И тут же Люська трубку взяла:

– Ты, козёл, собираешься меня выкупать?

– Ну да, – говорю, – подпрыгни сначала.

Она говорит:

– Домой вернусь – убью!

Я говорю:

– Ты попробуй сначала вернись.

И слышу крики, удары, вопль какой-то:

– Ой, мамочка, больно!

Но вопль не женский, а мужской. Ну, думаю, началось. Трубку положил.

На другой день снова звонок:

– Сейчас с тобой пахан говорить будет.

А по мне хоть президент.

Пахан трубку взял, говорит:

– Ты свою жену собираешься выкупать?

Я говорю:

– Ты посмотри на неё внимательно. Ты бы такую стал выкупать?

Он даже в трубку плюнул.

На другой день снова звонит:

– Забирай жену!

Я говорю:

– За сколько?

Он говорит:

– Тысяч за пятнадцать.

Я говорю:

– Нет, только за двадцать.

Он говорит:

– За двадцать мы лучше тебя самого пришьём.

Я говорю:

– Тогда Люська у вас навсегда останется.

А там слышу опять удары, звон разбитой посуды. Трубку положил.

На следующий день этот пахан опять звонит:

– Как человека прошу, забери жену.

Я говорю:

– Да что вы с ней цацкаетесь, выгоните, и всё.

– Пробовали, упирается, прижилась, бьёт нас, стерва.

– А споить не пробовали?

– Пробовали, все вокруг вдупель, у неё – ни в одном глазу. – И заплакал. – А ведь она как напьётся, петь начинает, вот где пытка-то. – И зарыдал. Потом успокоился, говорит: – Может, в милицию заявить?

Я говорю:

– Ну вы, братаны, даёте – в милицию. Что ж вы в милиции скажете, что вы человека украли? Это же срок.

Он говорит:

– Лучше век свободы не видать, чем твою жену хоть один день.

Видно, не послушались меня, потому что на другой день все менты ко мне пришли.

– Иди, – говорят, – освободи пацанов, она их в заложники взяла.

Поехали на эту малину, дверь выбили, ворвались. Я такого не ожидал. Один бандит стоит – посуду моет, второй сидит – картошку чистит, третий лежит – пятки Люськины чешет.

Увидели меня, на колени упали:

– Братан, не дай погибнуть, спасай.

Я, конечно, для порядка покочевряжился немного, десять штук с них срубил. Пять себе, пять ментам. Люська орать начала, за пять штук хотела всех ментов за Можай загнать. Но потом успокоилась. Я ведь средство против неё знаю: у неё за ухом такая точка эрогенная есть, если я её туда поцелую, она как шёлковая становится. Так вот, пять ментов с собакой её держали, пока я до этой точки дотянуться смог.