Читать книгу "Последний шанс. Сможет ли Россия обойтись без революции - Алексей Кунгуров"

Какие у среднего класса перспективы? Эмиграция или маргинализация, медленное погружение на дно, ассимиляция с массой «лузеров и терпил». Порождает ли это общественный конфликт? Однозначно! Уехать из страны не имеет возможности даже значительная часть тех, кто хочет это сделать.

Движущей силой любой революции становиться не тот общественный слой, которому нечего терять, а тот, которому тесно в рамках старого уклада, которому некуда расти. Угроза же потерять то немногое, что у него есть, является мощнейшим мобилизирующим фактором, катализатором протеста. Можно сколь угодно уничижительно отзываться об офисном планктоне или интернет-хомячках, весь революционный порыв которых улетучивается за полчаса «срача» в соцсетях. Но именно «разгневанный горожанин» (кажется, так обозначил эту социальную группу Владислав Сурков?) станет «хворостом» грядущего протеста.

А вот к ним присоединится уже некоторая часть низов, прежде всего городских, тех, что еще не окончательно биологизировались. Биологизация – это реакция атомизированной массы «лузеров и терпил» на ухудшение условий существования. Что делает «маленький человек», когда у него перестает хватать денег на прокорм детей? Нет, он ни в коем случае не идет на штурм Зимнего и даже на большую дорогу с кистенем не выходит: он слишком труслив для этого. «Маленький человек» станет экономить, искать поденную работу, перейдет на подножный корм, замкнувшись на дачных шести сотках. Однако подобное существо органически неспособно к бунту.

Но дальнейшее ухудшение среды обитания, ставящее забитого обывателя на грань физического выживания, активизирует у него животные инстинкты. Что делают волки в суровую зиму? Они, повинуясь инстинкту, сбиваются в стаю, потому что только стая может охотиться на крупного зверя, например на лося.

Человек по природе своей есть социальное животное, и в стрессовой ситуации люди мгновенно сбиваются в стаю. Здесь уже качества каждого отдельного индивида утрачивают силу, уступая место коллективному бессознательному. Часто случается так, что тола, состоящая из трусов, ведет себя отчаянно смело, а толпа смельчаков разбегается, будучи охваченной паническим ужасом.

Что заставит обывателей сбиться в стаю? Это может быть все что угодно. В феврале 1917 года беспорядки в столице империи начались из-за того, что в лавках на рабочих окраинах не оказалось хлеба. Все началось с разгневанных домохозяек, это уже потом подтянулись студентики, которым только дай повод пару прогулять, и рабочие с прогрессивной интеллигенцией. Сначала бабы вопили «Хлеба давай!», и только некоторое время спустя появились лозунги «Долой царя!» и «Хотим мира!».

Кто сказал, что власть не станет доводить народ до крайности? Кто вообще может сказать, где он, этот край? А если кто-то целенаправленно за этот край толкнет? Вспомните, с чего начался бунт на броненосце «Потемкин»: с борща, в котором морячки обнаружили червей. Вопрос в том, как они туда попали. Есть версия, что мясо было нормальным, просто кто-то социально швырнул в котел пригоршню опарышей.

Так что не исключено, что волнения, подобные бузе на шахте «Распадская» или икалевским протестам, могут приобрести систематический характер. Теперь представьте, что стихийный бунт низов (например, погромы магазинов голодными безработными) наложился на протесты «рассерженных горожан». И всех их вместе взятых решили поддержать дальнобойщики… Вот и понесся снежный ком с горы, на глазах превращаясь в лавину, все сметающую на своем пути. Будет ли нацгвардия спасать сами знаете кого, становясь жидкой цепочкой на пути этой стихии?

Поэтому, господа охранители, не стоит успокаивать себя мыслью, что там, в верхах, паханы все держат под контролем и не допустят обострения ситуации до крайности. Если ресурсов для тушения социального пожара не хватит, то работяги с «Уралвагонзавода» действительно приедут в Москву, как обещали, но уже не либеральные прыщи давить, а постучать кувалдой в кремлевские ворота. То, что ресурсов для поддержания стабильности рано или поздно не хватит, следует из характеристики россиянской системы, заточенной на самоуничтожение, прожигание ресурсов, а не на созидание.

Вот что значит системный фактор. Нежизнеспособная социальная система приходит в упадок даже не потому, что сталкивается с внешней угрозой, а лишь потому, что в ее геном зашит ген самоуничтожения, через самопоедание. Система подрывает базу своего существования, чахнет и рассыпается. Это называется системным кризисом.

С переходом системного кризиса к завершающей стадии, то есть переходу от загнивания к распаду, в дело вступает ФАКТОР УСЛОВИЙ. Любая социальная система (государство – это социальная система) может деградировать и разлагаться бесконечно долгое время, если она находится, например, в изоляции. Если сравнить в этом плане Северную Корею и РФ, то первая, благодаря своей изолированности от мира, представляет собой более жизнеспособную систему (речь идет именно о способности существовать в условиях жесткого дефицита ресурсов). Россия же глубоко вовлечена в систему мирового разделения труда, не обладает суверенной финансовой системой, да и суверенной элиты давно не имеет. У страны нет ресурсов для строительства «железного занавеса» и нет возможности существовать за ним, что делает ее крайне уязвимой перед угрозами, прежде всего экономическими, исходящими извне.

Кто ж тебе даст разлагаться в свое удовольствие? Когда Речь Посполитая деградировала к середине 18 столетия, ее тут же попилили между собой Пруссия, Австрия и Россия. В 19 веке Китай, застрявший в сонном средневековье, стал жертвой экспансионистских устремлений быстро модернизировавшейся Японии. Не остались в стороне и европейские державы.

Множество слабых государств Третьего мира, формально обладая атрибутами независимости, тем не менее порой полностью утрачивают суверенитет, становясь придатком более развитых социальных систем, будь то государства или наднациональные структуры (ТНК).

Примем за истину, что стабильность пришедшей в упадок социальной системы может быть нарушена путем внешнего воздействия еще до момента исчерпания внутренних резервов. Совершенно очевидный случай, когда нежизнеспособные социальные системы гибнут в результате воздействия внешнего фактора – война. Любая, даже победоносная, война подрывает ресурсную базу системы, требует от общества мобилизации, моральных усилий и физических лишений. Но если у общества нет достаточных стимулов для того, чтобы спасать государство и элиту, интересы которых расходятся с интересами подавляющей массы народа, то возникает тот самый конфликт интересов, при котором «верхи не могут, а низы не хотят».

Российская империя, не вляпайся она в 1914 году в общеевропейскую войну, могла загнивать еще довольно длительное время, может 10, а то и все 20 лет. Но она влезла в ненужный и непосильный для себя конфликт, подорвала свои силы. Социальные противоречия обострились, и в результате разразилась революция.

Франция в те же годы перенесла напряжение гораздо большее, чем Россия, но там революции не произошло, даже революционная ситуация не сложилась. В здоровом обществе в адекватных условиям социальных системах, революции не происходят, даже если условия к этому располагают. Если отсутствует системный кризис, положение фактора условий, то и системного фактора не происходит. Без этого возникновение революционной ситуации невозможно.