Читать книгу "Добровинская галерея. Второй сезон - Александр Добровинский"

– как безработный. Это была чистая и единственная правда в его биографии. Толя никогда не работал и работу считал унижением;

– и, наконец, как многодетный отец и многодетная мать одновременно. В доказательство «привозной ариец», или, вернее, «ариец с Привоза», публично кормил некую девочку Сонечку грудью. То, что ребенку было чуть меньше шестнадцати, кое-кого смущало, но думать об этом «дойчландам» было как-то нетолерантно. Дети должны питаться в любом возрасте.

В 2000 году официальные немецкие негодяи засомневались в правдивости жития одессита и начали расследование. Но деньги платить продолжали. В 2013 году расследование подошло к концу, и стало ясно, что «херр» Кацман дурил Бундесу голову больше сорока лет. «Кацман капут!» – сказали немцы и объяснили почему. Разведкой было установлено, что единственная связь Толика с Великой Отечественной войной заключалась в том, что во время оккупации Одессы румынами бабушка Кацман два раза в год, первого мая и седьмого ноября, бесплатно давала подпольщикам в знаменитых одесских катакомбах. Перенесенная в детстве ангина на половую сферу «херра» Толика, как он уверял, не повлияла, и количество сделанных им детей было огромно. Никто и не скрывал, что дети Анатолия объединены в международном движении с сайтом на «Фейсбуке» под названием «НПГ»: «Наш Папа – Гондон». С Сонечкой была вообще запутанная история. Во-первых, выяснилось, что она была не дочкой, а во-вторых, Толик ей грудь не давал: там было все по-другому, и за это сажают. А в-третьих, «Соня – не дочка» ни с того ни с сего родила такого же лопоухого, как Толя. Пособие по безработице вывело налоговую Германии из себя окончательно. Выяснилось, что циничный обманщик всю свою сознательную жизнь спекулировал антикварным фуфлом, искренне считая, что на настоящих предметах гешефт не сделаешь, и налоги никогда не платил. «Истинные арийцы так не поступают!» – решили власти и, присмотревшись через сорок лет, с ужасом обнаружили, что Анатолий Кацман – еврей! Моему другу детства грозила долгая тюрьма, лишение гражданства и многомиллионный штраф. Толик обиделся, обозвал всех антисемитами и навсегда уехал на следующую (после главной исторической родины) родину – в Москву. Здесь никого не интересовало этническое происхождение Кацмана, так же как элементы биографии и работы в подполье его бабушки Хаи, и то, что молодую жену Толика зовут опять-таки Соня, и почему их первенец Беня младше мамы всего на пятнадцать лет. Москва, в отличие от Берлина, была на редкость нелюбопытна.

Лучшей мелодии, чем «поцоватый заяц», для звонка Толи Кацмана я найти не мог.

– Группенребе, привет! – услышал я знакомый голос. – Как поживает гхений адвокатуры?

Я молчал, как гефилте фиш об лед. Толику можно было не отвечать. Он обычно разговаривал сам с собой и иногда даже начинал спорить и покрикивать себе в ответ.

– Ты знаешь, где я? Так я тебе отвечу. Я в Тель-Авиве.

Безопасных стран для Толика осталось не так уж много. Германия постаралась разослать его координаты по всей Европе. А вот обе родины, может быть, даже в пику немцам, Кацмана любили. Старые счеты…

– Ты мине очень нужен! Я тут при приличных лавэ. Шо такое недоверие в трубке уже? Я не могу разбогатеть без твоего разрешения? Я высылаю тебе бизнес-класс на завтра. Но в самолете много не ешь. Тетя Роза уже сегодня умрет, чтоб она была жива и здорова, и завтра на поминках будет очень вкусно. Ты любишь шкварки и шашлык из гусиной печенки со штруделем и корицей? Ой, я тебя умоляю! Оставь свой холестерин на работе и прилетай налегке. Нет, ты шо, не понял? Толик за все платит. Чус!

Я сидел в шоке, без движения, вросший в стул, совершенно онемевший, проглотив морской язык и жареные помидоры с салатом. От удивления я начал жевать что-то невкусное.

Очнулся я, когда сосед по столу пытался достать из меня часть своей салфетки. Кого-то из нас двоих ему стало жалко.

Запив салфетку граппой, мне пришлось рассказать друзьям про тетю Кацман. Про Толика и так все всё знали.

…Розочка была в Одессе известнейшим персонажем. Всю свою сознательную жизнь (после покупки диплома фельдшера) она проработала «мадам пи-пи». Сначала в туалете на Привозе, а уже потом в лучших одесских ресторанах. Как сортирный работник, Роза Львовна зарабатывала очень серьезные деньги. Мой дедушка шутил, говоря, что Роза Кацман берет из туалета работу на дом, иначе объяснить такие заработки было нереально. Город сходил с ума, глядя на Розочкины бриллианты. Когда тетя возвращалась с работы, вид у нее действительно был какой-то серый и слегка обоссанный. Но в субботу!.. В субботу Роза одевалась так, что бульвары трогались мозгами, и даже Дюк поворачивал голову ей вслед с пьедестала. Кроме того, она была на редкость красива и прекрасно сложена. Зеленые «висячие» глаза подчеркивали два огромных изумруда в еврейских ушах. А костюмы «Шанель» появлялись у нее раньше какого-нибудь захолустья типа Женевы. Советские моряки везли из загранки все самое лучшее только ей и брали новые заказы. От косметики и нижнего белья до вечерних платьев и перчаток. Всех членов семьи Кацман в приличные дома не пускали, но для нее делали исключение. Она была замужем восемь раз, и из них семь мужей умерли почти своей смертью.

В конце восьмидесятых Розита Шмулейббовна, которая для «облегчения» стала Розой Львовной, приватизировала несколько важнейших «очков» в городе и избыток денег начала инвестировать в high tech.

Говорили, что ее первым мужчиной был Лейзер Иосифович Вайсбейн, в миру – народный артист СССР Леонид Утесов. Свечку никто не держал, но то, что они подкалывали друг друга всю жизнь, я помнил с детства. Леонид Осипович шутил, что никогда не встречал невинную девушку с таким опытом бытия и поэтому в темноте сначала подумал, что к нему прислали Розочкину учительницу географии, а бывшая школьница говорила, что к утру на пустом месте Леня мог бы хотя бы что-нибудь и спеть…

В девяносто пятом хозяйка всех туалетов сказала, что пора переселяться туда, где хорошая медицина. И эмигрировала в Израиль.

Все было бы с Розой хорошо, если б только она на всю жизнь не сохранила некий профессиональный жаргон. Но за ум и красоту «хозяйке фарфоровой горы» прощалось даже это…

…Она полулежала, по-прежнему красивая, несмотря на возраст, и довольно презрительно смотрела на поднос с едой, стоящий перед ней, когда я входил в отдельную палату израильской больницы «Шиба».

– Толя, освободи кабинку, мне тоже нужно, – сказала Роза родственнику, увидев адвоката. – И пусть уберут этот ужас. Я еще не съела котлетку, а она уже стала настоящим говном.

Забрав обогнавшую время еду и покорно помахивая ушами, Анатоль оставил нас с тетей тет-а-тет. Тетя вздохнула.

– Шурик, я обожала твоих родителей, и у меня были «ха-ха хи-хи» с обоими твоими дедушками. Я не хочу, чтобы мне было за тебя жарко на том свете, как за моего босяка Толю.

– Розита, дорогая! Что такого я сделал?

– Ничего. А то бы ты тут не стоял… Но у меня к тебе дело. Я дала Толику немного денег, чтобы мне не стыдно было лежать в больнице. На них он еще прислал тебе билет, который стоил столько, шо мы с доктором подумали: «Это все…», и я уже начала прощаться с этим миром. Но я люблю тебя, как родного, и поэтому выжила с трудом. Я сейчас скажу за Толика и его брата. Если один – босяк, то второй – просто ходячее недоразумение. Но у них есть дети, и это все, шо у меня есть. Не считая денег, которые я в Израиле экономила, как могла. Здесь же не как в Одессе. Здесь за все надо платить, и все дорого. Я даже воду спускала наполовину, так экономила, ты не поверишь. И теперь я скажу тебе пару слов за их детей. Я хочу оставить им гельд [ «деньги», идиш], но оставить так, чтобы они получали всю жизнь понемногу, как я геморрой при советской власти. А оставить деньги Толе с Фимой – это все равно что накормить унитаз икрой. Ты знаешь, что такое «траст»? Кого я спрашиваю… лучшего адвоката и внука Рувы? Ты видишь, я плохею на глазах. Конечно, ты знаешь, что такое «траст». Так вот, я хочу открыть траст в Лихтенштейне, и это сделаешь ты. Но у меня наличные… Я все поменяла по пятьсот евро, скажи спасибо, это занимает мало места. Но ты меня и детей не обманешь? Сделай честное лицо, я тебя прошу, чтобы я умерла спокойно.