Читать книгу "Давай поженимся! (сборник) - Наталья Нестерова"

— Я мечтала связать покрывало, — вдруг призналась Марина. — Связать крючком большое-большое покрывало. Как Пенелопа, только не распускать его. Шерсть собирала. У меня полшкафа ею забито, всякие клубочки, остатки, ошметки. Понимаете? Покрывало из остатков шерсти, ниток — того, что не пригодилось, что выбрасывают. Это как букет из полевых цветов собирать. Лучший полевой букет, когда рвешь цветы по дороге. А начнешь их комбинировать, икебану строить — мура выходит. Так и с нитками. Я брала бы их, какие из мешка под руку попадутся, и вязала. Один за другим клубочки кончались бы и превращались в покрывало.

— Вы его видите?

— Нет, правильнее сказать, я его чувствую. Оно удивительно красивое.

— Точно как у меня! — заверил Федор Егорович.

«Кто из нас сумасшедший?» — спросила себя Марина.

— Не пугайтесь! — Он снова легко понял ее настроение и выражение лица. — И вы перестали кушать. Мой подарок? Пожалуйста! — Он протянул Марине пирожок.

Аппетит у нее пропал, давно насытилась. Но Марина взяла пирожок, откусила, стала жевать. Федор Егорович услужливо поднес стакан с остывшим чаем.

— Вкусно? Вы любите с капустой? — спросил он.

— Угу! — ответила Марина с набитым ртом.

«Неужели всем нам не хватает, — думала она, — вот такого сдвига по фазе? Нет, вопрос должен быть поставлен иначе. Требуется ли здоровому человеку, чтобы вернуться к нормальной жизни, поговорить с тем, у кого шарики за ролики заехали? Ответ положительный. Федору Егоровичу более всего хочется услышать про Джотто, а он деликатно кормит меня холодными пирожками. Купленными на последние деньги, кстати!»

— Итак, — проглотив, сказала Марина, — художник итальянского ренессанса Джотто.

— Проторенессанса, — поправил Федор Егорович. — Он был предтечей Возрождения.

— Не знаю я вашей нумерации. — Марина вытерла губы салфеткой. — Конкретно! Что вы хотите о нем узнать?

Федор Егорович в волнении ломал пальцы. Жесты и морщины у него были женственными. Но они не лишали мужественности, а придавали ей трогательную слабинку, которая бывает так мила женскому сердцу.

«В этом сумасшедшем бездна сексуальности, — признала мысленно Марина. — Чур меня! Не хватало еще на пациентов психушки заглядываться!»

— Сформулировать конкретные вопросы сложно, — торопливо говорил Федор Егорович. — Я впервые беседую с моделью, которая позировала великому художнику. Вы были его музой! Понятно, все слова, которые сказал вам Джотто, были словами восхищения и любви. Меня же интересуют его взгляды на творчество, на место художника в толпе обывателей. Как мы зависим от этой толпы! Она нас не понимает, и только она может нас оценить!

— Не волнуйтесь! — попросила Марина. — Что могу сказать я, простая модель и муза? Да и помню плохо… Джотто был…

— Как бы не от мира сего? — робко предположил Федор Егорович.

— Точно, вроде вас. Я ему позировала, а сама думала, что на обед приготовить.

— Ах, как верно! Мои мысли! — Федор Егорович покраснел от волнения. — Женщина! Она думает о какой-то ерунде: обеде, капусте, нарядах. А ее лицо в этот момент озаряется божественным светом.

— Джотто просил меня думать исключительно о новых платьях, — подтвердила Марина. — Ох, поносили бы вы те корсеты! Час одеваешься, час раздеваешься, как теперь на метро до работы добираться. Федор Егорович! Очень вас прошу не нервничать!

— Буду спокоен, — обещал сумасшедший. — Хоть какие-нибудь намеки, фразы Джотто? — взмолился он.

«Чем же тебя, блаженный, порадовать?» — задумалась Марина.

Она крутила в руках стакан, Федор Егорович терпеливо ждал.

— Джотто Ди… Ди…

— Ди Бондоне, — подсказал Федор Егорович.

— Ага, Джотто Ди Бондоне был… был… — Марина решительно не могла вообразить, каким был художник проторенессанса. — Внешне… очень… не очень…

— Не очень! — грустно кивнул Федор Егорович. — Прямо сказать, дурен собой.

— Но у него был замечательный характер! — вступилась Марина за Джотто. — Его любили друзья. Например… как его?

— Данте. Великий Данте был близким другом Джотто. Ах, сколько вечеров они провели за блестящими беседами! Они вдохновляли друг друга. Дружба, как и любовь, дарит вдохновение. А Петрарка, конечно, — смущенно улыбнулся Федор Егорович, — преувеличил, когда сказал: «Перед образами Джотто испытываешь восторг, доходящий до оцепенения!»

— А вы, случайно, не того? — заподозрила Марина. — Не вы ли были Джотто в прошлой жизни?

— Вы заметили? — радостно вспыхнул Федор Егорович. — Нет, нет! — замахал он руками. — Это было бы ужасно нескромно. Вы бы подумали, что я сумасшедший. То есть я и есть сумасшедший, — запутался он, — но должна быть мера. Искусство — это мера в вымысле и безумии. Безумие без меры — есть болезнь.

— А вы здоровы?

— Абсолютно! — заверил Федор Егорович и тут же уточнил: — С медицинской точки зрения у меня целый букет диагнозов. Но кого они волнуют? Вас волнуют?

— Нисколько! — честно сказала Марина.

— Вы помните свое имя? То, которое носили в четырнадцатом веке, в Падуе? Ну? Ма…?

— Марина.

— Нет, Мария. Вас звали Мария. Это самое лучшее, святое женское имя.

— Теперь я Марина.

— Можно, я буду называть вас по-старому?

Марина согласно кивнула. В отличие от нее Джотто-Федор Егорович отлично помнил события шестисотлетней давности. Он принялся в красках описывать свою мастерскую, уличные крики торговцев, доносившиеся в раскрытые окна, запах веток серебристого эвкалипта, которые всегда ставил в вазу, потому что их аромат пьянил его лучше вина. Вино тоже было. Конечно, красное, разбавленное водой. Ленивая служанка клялась, что ходила за водой к источнику на краю города, а сама брала ее у водовоза из бочки. Вода имела привкус железа, он передавался вину. Вино со вкусом железа, запах эвкалипта, масляных красок… Он, Джотто, был влюблен в Марию. Но влюблен чисто, без посягательств на ее тело, принадлежавшее другому.

— Я была замужем, — подтвердила Марина, — у меня росла дочь.

— Ваш муж, Мария, извините, бесчестный человек. Он брал плату за каждый сеанс, когда вы мне позировали. Он торговал вашей удивительной красотой, как сутенер торгует чреслами шлюхи.

— Он такой, — согласилась Марина. — Он мог.

Вспомнила, как однажды они собирались в гости к начальнику мужа. «Будь с ним поласковее, — попросил муж. — Ты ему явно нравишься, а место зама свободно. Усекаешь?»

Федор Егорович говорил о неземной любви Джотто к Марии, о плодах этой любви — гениальных полотнах. Станковых произведений Джотто оставил немного. Лучшее из тех, для которых позировала Мария, — икона «Мадонна со святыми и ангелами». Федор Егорович настолько точно, в деталях, описывал технические трудности, например с передачей цвета широкого плаща, в который закутана фигура Марии, что Марине в какой-то момент показалось, будто все, что говорит сумасшедший, и есть настоящая жизнь. А это кафе, столики, пирожки — чепуха, видимость, театральный антураж.