Читать книгу "Тюремная песнь королевы - Юлия Андреева"

Собрав вокруг себя весь свой двор, королева высказала все, что она думала по поводу сочинения Энгебурги, попросив всех без исключения взяться за письменные принадлежности и сочинить песни, истории или куртуазные признания в любви, в которых бы фигурировали сравнения, сходные с теми, что использовала бывшая королева.

Сама же прекрасная Агнесс отправилась в свои комнаты, где переоделась в алое сюрко, подпоясавшись золотым поясом, и возложила на голову подаренный ей на годовщину свадьбы золотой венец, подобный тем, что носили греческие богини. Когда Агнесс вернулась к своим подданным, на ее строгий суд были представлены сразу же несколько творений, из которых королева выбрала три самых лучших и способных впечатлить короля.

К назначенному времени Агнесс подобно главнокомандующему уже выстроила свои войска для проведения поэтического штурма. Как и следовало ожидать, обсуждать творение Энгебурги начали уже за столом. Гости весело швыряли собакам обглоданные кости, разламывали пироги, смакуя между делом пассаж о лилии, которая якобы проросла сквозь тело безумной королевы.

– Еще немного, и она напишет, будто бы зеленые побеги вылезают у нее из ноздрей и ушей. Не удивительно, что король побрезговал такой красоткой! – веселились одни.

– Она говорит, будто бы утратила свет, а меж тем из монастыря не сообщали, что она ослепла. Выходит, Энгебурга просто лжет, пытаясь разжалобить своими историями короля!

Агнесс слушала какое-то время разговоры за столом, в задумчивости извлекая из стоящего перед ней блюда крохотные кусочки мяса и не забывая грациозно облизывать пальцы. Этим жестом она приобрела себе множество горячих поклонников и всегда могла добиться всего чего угодно от обожающего ее монарха.

Заметив, что король уже достаточно поел и выпил, Агнесс махнула в воздухе алым надушенным платком, и в центр зала вышла самая юная и обольстительная из фрейлин королевы, чьи белые кудри опускались ниже спины, а лазурный с жемчугом наряд прекрасно сочетался с ее голубыми глазами.

– Что тебе угодно, милое дитя? – спросил Филипп, вытирая руки о хлебный мякиш. – Может, хочешь выпить со своим королем?

Тут же к девушке потянулись кубки, полные прекрасного каркассонского вина. Поняв, что это может испортить запланированный эффект, Агнесс поднялась со своего места и, обратившись к фрейлине, приказала ей сперва сказать, что та хотела, а уж потом пить.

– Малышка слишком юна и эфемерна. Боюсь, что после такого щедрого угощения она, чего доброго, позабудет то, зачем пришла. И испортит нам все удовольствие, которое мы могли бы получить, выслушав ее, – объяснила она свое нетерпение королю.

Очаровательно краснея, то опуская, то поднимая глаза на своего повелителя, девушка попросила, чтобы ей позволили спеть. В тот же момент к ней подлетел один из придворных трубадуров и, встав на одно колено, начал наигрывать что-то на трехструнной гитаре. Чистый голосок приятно контрастировал с грубоватым убранством зала. Девушка пела о любви, подобной солнцу.

– «Я бедная луговая маргаритка, – звенел чистый словно ручеек голос, – лишь солнца луч коснулся меня, я расцвела и была счастлива. Теперь же, когда солнце покинуло небосвод, – я умираю, оставленная его вниманием. Зачем мне жить, если ушла любовь?»

– Не понимаю, милый, эта была песня цветка или юной девушки? – капризно выпятив губки, поинтересовалась Агнесс у короля.

– Ну что же тут думать, дорогая? – Филипп расплылся в довольной улыбке. Вид юной и очаровательной особы и ее нежный голос растрогали его до глубины души, так что король невольно позабыл на время песенки про королеву и вообще про все на свете. – Было бы, наверное, вульгарно слагать песню о том, что девушка по-настоящему начинает цвести после того, как потеряет невинность. Когда же возлюбленный ушел, не пожелав жениться на ней, она посчитала, что ее жизнь закончилась. Как с уходом с небосвода солнца останавливается или заканчивается жизнь полевого цветка… – Король радостно приветствовал юную певицу, дав ей утолить жажду из его кубка.

Королева довольно улыбалась своей первой победе. Улучив небольшой промежуток между тостами и здравицами, Агнесс во второй раз взмахнула алым платком.

– Позвольте, Ваше Величество, изложить вам один случай, недавно произошедший со мной в моем родовом имении, – перекрикивая других гостей, вступил в поэтический бой большой друг короля барон Франсуа Лавайет. – Вот представьте себе, в одной принадлежащей мне деревне, что возле замка, как-то приметил я голубицу необыкновенной красоты, – он подмигнул Филиппу, и тот весело рассмеялся, предчувствуя пикантную историю, – Приезжал я к ней, моей пташке, аккурат каждый денек, говоря баронессе, будто езжу на охоту. И вот в один, если можно так сказать, прекрасный день прихожу я к дорогому моему сердцу гнезду. А там… – барон обвел присутствующих пылающим взором. – Ядовитый змий! Сосед мой! Не выдержал я такого оскорбления, выхватил из ножен меч и хотел уже сразить супостата, да он, нечистая сила, сиганул в окно. Я к окну. А там колючие кусты. Даже жалко мне стало мерзавца этого. Шипы-то уж больно остры! Ненароком сядешь на такие, неделю потом безлошадным ходи.

А птичку свою после этого я в дальнее имение отвез, в золотую клетку посадил. Псов-церберов приставил охранять. Пусть поет, меня одного радует.

– Не пойму, милый друг, – вновь толкнула короля локтем королева. – В жизни не слыхивала, чтобы барон Лавайет был таким любителем птичек. Подарили бы вы ему наших соловьев. Нам-то что? А человеку можно великую приятность совершить.

– Да не о том ты, Агнесс! – отмахнулся от нее Филипп. – Барон Франсуа Лавайет ведь шутит. А птичка его – это сельская милашка, к которой он от баронессы своей, законной жены, ездил. Змий – другой мужчина, псы-церберы – охрана. А золотая клетка – так это в башню он ее какую-нибудь посадил или в усадьбе своей держит, чтобы опять к ней в постель никто не забрался. Что-то ты сегодня, солнышко мое, не в духе. Может, голова болит? Может, пойдешь ляжешь?

– Спасибо, милый! Непременно ляжем, только вместе, – рассмеялась Агнесс, мысленно поздравляя себя со второй победой.

В третий раз взметнулся алый платок, и пред королем предстал лучший трубадур королевства несравненный Артур де Луз. Пел он о прекрасном плене, куда попал однажды. О рыцаре, имя которого Любовь, и о прекрасной донне, от поцелуя которой с несчастного пленника упали все цепи, оставив на руке лишь крошечное кольцо. Радуясь полученной свободе, трубадур пришпорил коня, тот полетел быстрее ветра. Хотел трубадур избавиться от кольца, но оно вросло ему в палец. Понял тогда певец, что любовь по-прежнему властна над ним, и, совершив несметные подвиги, вернулся к своей жене.

– А в этой песне, любимая, – Филипп придвинулся к королеве, ласково гладя ее золотые локоны, – говорится не о настоящем плене, а о самом сладком и прекрасном – плене любви. И сражен трубадур был не обычным рыцарем, а самой любовью, которой долго перед этим сопротивлялся.

– Как хорошо, мой Филипп, ты понимаешь язык трубадуров, – нежным голосом проворковала королева. – Значит, как я поняла, солнце любви и юная девушка, уподобленная цветку, это тебе и, надеюсь, всем понятно?