Читать книгу "Древний Индостан. Раннеиндийская цивилизация - Мортимер Уилер"

Тенденция, о которой свидетельствует вышеупомянутый материал, ясна: в районе Раджастхана и Малвы, а также вдоль великих рек Центральной Индии черно-красная керамика появилась около середины 1-го тысячелетия до н. э. или немного ранее и, возможно, непосредственно предшествовала появлению железных орудий и СЧК. Возможность ее более ранней датировки на Катхияваре будет зависеть от результатов дальнейших исследований в Лотхале и других местонахождениях, которые могут быть отнесены к позднехараппской культуре. Черно-красная керамика не встречается в районе двуречья Джамны и Ганга; она более характерна для района между горами Аравалли и Виндхья, а также для более южных районов, где она сумела сохраниться как самобытное местное ремесло и после появления здесь «иностранной» и более технически совершенной СЧК. Совершенствуясь за счет местных особенностей и традиций по форме изделий, их раскраске и технике выполнения, черно-красная керамика распространилась далее на юг, где была еще более усовершенствована создателями мегалитов и урновых захоронений на полуостровной части Индостана. Установленная на сегодня хронология подтверждает такую версию распространения как черно-красной керамики, так и «мегалитической» культуры производства железных орудий. Эти два культурных течения, шедшие одно из района северных равнин, а другое из района плоскогорья Малва, соединились на территории Декана.

Суммировать вышесказанное можно следующим образом: около 300 г. до н. э. определенные культурные течения, главной составной частью которых было производство железных орудий, постепенно распространились в южные районы, где жили сообщества, принадлежащие к различным видам халколитических культур; этот процесс был неожиданно и резко ускорен и получил завершенное политическое оформление вследствие распространения влияния империи Маурьев с севера на юг. Между комплексом этих культур, привнесенным нашествием с севера, и местными, менее развитыми халколитическими культурами не было никакого органического переходного периода, если не считать некоторое опережение в распространении железных орудий по сравнению с относящейся к этому же комплексу культур СЧК, а также то, что производители черно-красной керамики вписались в этот комплекс и были им увлечены еще дальше на юг. В большинстве случаев субъект нашествия прошел по его объекту как вода по песку. Это был пример завоевания одной культуры другой, никак не меньше.

Если, пусть временно, принять подобное историческое толкование археологического материала, которое на сегодня подтверждается и хронологически, и территориально – географически, то все равно остается один важный вопрос, ответ на который пока не дан. Когда возникла необходимость возводить мегалитические сооружения, равно как и искусство их возведения? Есть общее, давно признанное сходство между южноиндийскими гробницами с «входным отверстием» и подобными сооружениями, обнаруженными на Кавказе и прилегающих к нему районах, в долине Иордана, в Северной Африке, на Пиренейском полуострове, во Франции, в Центральной Германии и на Британских островах. Многие из этих сооружений появились на более чем на тысячу лет раньше южноиндийских, но по строению они удивительно схожи. Есть ли какая-то общая причина и причинно-следственная связь такого широкого географического распространения этих сооружений? Или они возникли в Южной Индии на собственной основе без влияния извне? Конечно, ряд погребальных сооружений Керала носит уникальный характер, говорящий о местном происхождении. Однако нельзя утверждать то же самое в отношении гробниц (цист). Одно можно сказать точно: в III в. до н. э. ни короткие, ни длинные морские пути в Индию еще не были проложены, они были открыты лишь в 1-м тысячелетии до н. э. Любые контакты с Западом осуществлялись или вдоль побережья, или по внутренним сухопутным маршрутам; эти контакты могли содействовать появлению каких-то промежуточных культур. Если результаты раскопок подтвердят, что сооружения в районе Карачи могут быть отнесены именно к этой категории, то, возможно, мы на пути к разгадке. Время покажет.

Конечно, мы бы лучше поняли эту проблему, хотя бы в аспекте географического распространения этой культуры, если бы имели основания утверждать, что южноиндийские мегалиты или, по крайней мере, идея их создания позаимствованы из районов распространения схожих культур – Ориссы, Чота-Нагпура и северо-восточной части Индии. Однако, как и X. Фюрер-Хаймендорф, я не считаю, что такая точка зрения поможет в решении проблемы. Хочу еще раз подчеркнуть то, что я говорил в начале главы: между мегалитами северо-восточных районов и южноиндийскими слишком много различий, чтобы говорить о культурном родстве, тем более генетической связи. Вопрос о причинах и корнях появления мегалитических памятников в Южной Индии на сегодняшний день не имеет ответа, подтвержденного достоверным материалом, и может быть решен, вероятно, лишь при помощи богатого воображения и нестандартного мышления.

Рассматривая проблемы мегалитической культуры, я не касался лингвистических аспектов этого вопроса, поскольку я не лингвист, а также потому, что на сегодня не представлено достоверного материала по этому вопросу. X. Фюрер-Хаймендорф прямо утверждает, что создатели мегалитических сооружений были носителями дравидских языков; действительно, в ранних дравидоязычных источниках ни о какой культуре не говорится так много, как о мегалитической, что, вероятно, подтверждает точку зрения этого исследователя. Правда, это не дает ответа на вопрос о происхождении дравидского языка, если не считать одного интересного нюанса. Если посмотреть на карту распространения дравидской группы языков, то на северо-западе районы их распространения совпадают с районом местонахождения северо-западных мегалитических образцов. Имеют ли эти языки и мегалитические памятники один и тот же источник распространения, находящийся на северо-западном направлении? На сегодняшний день ничего нового, помимо того, что уже известно, сказать по этому поводу нельзя.

Глава 9

ПРАВЛЕНИЕ АШОКИ И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ

Хотя эта книга не по истории, было бы вполне уместным, чтобы разбросанная и обезличенная картина доисторического периода была в последней главе хоть на короткое время собрана воедино и воплощена в портрете исторического лица. Ашока взошел на трон около 268 г. до н. э. и умер около 232 г. до н. э. И с материальной, и с духовной точки зрения его правление было первым проявлением, воплотившим индийское национальное самосознание, и на протяжении столетий после того, как его империя как государственно-политическое образование прекратила свое существование, проделанная там работа оставалась неотъемлемой частью интеллектуальной, духовной и культурной жизни Индии. Остается она таковой и сегодня.

Вполне вероятно, что в жилах Ашоки текла кровь правителей империи Селевкидов[144]; еще будучи царевичем, Ашока во время царствования своего отца был назначен правителем в Пенджабе со столицей в Таксиле, где он имел возможность соприкоснуться с живой памятью об Александре Великом. Уже став царем, он сам неоднократно говорил о большом значении отношений с западными странами и их культурного влияния. Однако свои знаменитые обращения к народу, высеченные по его приказу на скалах, колоннах и в пещерах, он делает на родном языке, за исключением одного-двух случаев, когда они записаны на греческом и арамейском. По всей империи, от Афганистана и северо-западных границ до Майсура, эти обращения призывают к воздержанности, доброте, терпимости и благочестию, к преодолению глупости, невежества и предрассудков и осознанию того, что жизнь священна. «Пусть напрягут все свои силы и великие, и малые», – гласит наскальная надпись в Брахмагири, неоднократно упоминавшемся в этой книге в связи с мегалитическими памятниками и многочисленным археологическим материалом, обнаруженным на его территории. Чередование мягкости, порой сентиментальности с периодически проявляемой жесткостью – эта двойственность характерна для великих лидеров Индии и в нынешние времена.