Читать книгу "Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель"

Он всегда полагал, что реальная военная промышленность России находилась еще в зачаточной стадии и ничего подобного еще не развернуто; более того, он особо выделял, что Сталин в 1937 г. провел чистку в высших эшелонах военного командования, поэтому он испытывает явную нужду в светлых умах.

Он был одержим идеей, что этот конфликт рано или поздно произойдет и что для него будет ошибкой сидеть и ждать, когда другие подготовятся и смогут наброситься на нас. Заявления русских штабных офицеров, захваченных нами, подтвердили убеждения Гитлера и на этот счет; только оценка возможностей советской военной промышленности – даже без Донецкого бассейна – была явным заблуждением Гитлера: российские танковые силы настолько превосходили нас качественно, что мы так никогда и не смогли догнать их.

Однако я должен категорически отрицать, что – за исключением нескольких штабных разработок, проведенных оперативным штабом ОКБ и Генеральным штабом сухопутных сил, – велись какие-либо приготовления к войне с Россией до декабря 1940 г., не считая тех приказов улучшить железные дороги и станции на территории Польши, чтобы они могли быстрее перебросить наши войска к восточным границам рейха.

Вероятно, в связи со своими восточными амбициями – а также из-за восточных опасений – Гитлер решил в сентябре встретиться с Петеном и Франко. Мы, после прекращения боевых действий, поддерживали активные связи с режимом Петена, который находился в г. Виши, в неоккупированной части Франции; между прочим, Петен выражал желание перевести свое правительство в Париж. Фюрер отложил решение по этому вопросу на неопределенный срок, вероятно, с намерением увидеть результаты его встречи с Петеном.

В начале октября я отправился вместе с фюрером на его специальном поезде во Францию. Его встреча с Петеном и Лавалем состоялась на железнодорожной станции Монтуар, южнее Парижа. Я встретил пожилого маршала перед зданием вокзала и поприветствовал его, стоя в начале почетного караула, выстроенного для него, как только он вышел из своей закрытой машины. Он был одет в форму генерала, отдал мне честь и прошел вдоль строя почетного караула, не глядя на солдат, в то время как Риббентроп и Лаваль следовали за ним по пятам. Молча мы прошли сквозь здание вокзала в салон вагона фюрера, который стоял точно напротив входа.

Как только фюрер увидел Петена, выходящего из зала ожидания, он покинул поезд и вышел встретить его; он пожал ему руку и сам проводил его обратно в свой вагон. Я не принимал участия в их встрече – я никогда не занимался политическими вопросами, – но после их разговора и почти нежного прощания я проводил последнего обратно до его машины сквозь строй почетного караула, взявшего оружие «на караул». Прежде чем сесть в машину, маршал коротко поблагодарил меня за обращение с делегацией генерала Хинтцигера на подписании соглашения о прекращении боевых действий. Затем, не протягивая мне руки, он сел в машину и уехал.

Конечно, об их разговоре я могу сказать только то, что сам услышал от Гитлера: маршал держался очень корректно, но невероятно холодно. Петен осведомился, какими будут дальнейшие отношения между Францией и Германией и какие в целом будут затребованы мирные условия. Гитлер, со своей стороны, пытался узнать у Петена, до каких пределов Франция готова принять аннексию некоторых территорий Италией, если Германия гарантирует сохранение за Францией ее колониальной империи, за исключением Туниса. Было очевидно, что результат переговоров был весьма неудовлетворительным: важные вопросы остались нерешенными.

Мы продолжили наше путешествие к испанской границе, через Бордо до приграничной станции в Андае; вскоре туда прибыл Франко со своим министром иностранных дел и адъютантами. Вместе со мной там был также Браухич и почетный караул для встречи наших гостей с обычными формальностями. Естественно, мы, военные, не принимали участия в весьма длинных переговорах в вагоне фюрера. Вместо обеда обе стороны устроили короткий перерыв для консультаций, и, когда испанский защитник Алькасара [генерал Москардо], который был в штате Франко, исчерпал весь свой запас историй, которыми он развлекал нас, мы начали умирать от скуки. Я коротко переговорил с фюрером: он был весьма недоволен позицией испанцев и намеревался вообще прервать переговоры. Он был очень сердит на Франко и недоволен ролью, которую играл Сунье, испанский министр иностранных дел; Сунье, утверждал Гитлер, держал Франко у себя в кармане. В любом случае итог был весьма плачевен.

На нашем обратном пути состоялась еще одна приватная встреча Гитлера и Лаваля, вероятно ставшая продолжением их первой встречи, состоявшейся несколькими днями ранее. Я всегда знал, что французское правительство боролось за смягчение наших требований по репарациям в отношении их страны, и они были озадачены нашим упорством в представлении требований Италии, которой, как они настаивали, они были совершенно ничего не должны.

На нашем обратном пути через Францию до нас дошли новости, что Муссолини запланировал вооруженное нападение на Грецию, поскольку греки отклонили его требование передать некоторые территории Албании. Инициатором этого спора являлся граф Чиано, министр иностранных дел Италии. Оба этих итальянских политика были успокоены верой – в чем их убедил правитель Албании, – что достаточно немного побряцать оружием перед греками, чтобы они сдались без сопротивления.

Фюрер охарактеризовал этот «encore»[29]нашего союзника как явное сумасшествие и тотчас же решил отправиться через Мюнхен на встречу с Муссолини. Так как у меня было несколько срочных дел, я покинул поезд фюрера и вылетел назад в Берлин, чтобы не упустить этот поезд на следующий вечер, когда он будет уезжать из Мюнхена. Я успел запрыгнуть в поезд в самый последний момент, когда он уже медленно отходил от станции.

Встреча состоялась на следующее утро во Флоренции. Муссолини поприветствовал фюрера достопамятными словами: «Фюрер, мы на марше!» Предотвратить несчастье было уже слишком поздно. Очевидно, Муссолини узнал о намерении Гитлера удержать его от этого проекта из предварительных дипломатических переговоров с нашим послом и поэтому действовал так быстро – поставив нас перед fait accomplil[30].

В течение нескольких часов длились четырехсторонние переговоры во Флоренции между двумя лидерами и их министрами иностранных дел. Я разгонял скуку разговорами с нашим военным атташе и итальянским генералом Гандином (начальником оперативного отдела итальянского Генерального штаба), единственным из итальянцев, говорящим по-немецки. В полдень Гитлеру и дуче был подан персональный обед, и меня пригласили присоединиться к ним; беседа за столом протекала свободно и неформально. Прямо перед обедом из Албании прибыло военное донесение, сообщавшее подробности первых побед этой кампании, начавшейся сегодня рано утром. Муссолини, естественно, по-немецки прочитал это донесение нам с Гитлером: немецкий всегда был рабочим языком в наших переговорах с Муссолини.

Сразу же после обеда мы отправились домой. Я между тем приказал нашему военному атташе пересылать нам ежедневные телеграммы с Албано-греческого театра военных действий; я заставил его поклясться присылать только голую правду. Пока мы не сели в поезд, Гитлер старался не терять самообладания; но затем он начал яростно осуждать эту новую «авантюру», как он уже называл ее. Неосмотрительно, сказал он, нападать в такое время года, и только с двумя или тремя дивизиями, входя в горы, окружающие Грецию, где только погода очень скоро вынудит прекратить всю операцию. По его мнению, как он сказал Муссолини, единственно возможным итогом этой операции будет военная катастрофа; но Муссолини обещал отправить в Албанию больше дивизий, если этих слабых сил не хватит, чтобы пробиться. Однако, по расчетам самого Муссолини, для высадки хотя бы одной дополнительной дивизии в [двух] примитивных албанских портах потребуется несколько недель. Если он так сильно хочет драться с бедной маленькой Грецией, продолжил Гитлер, почему он уж тогда не нападет на Мальту или Крит, что хотя бы будет иметь хоть какой-то резон в контексте нашей войны с Британией за Средиземноморье, особенно ввиду незавидного положения итальянцев, воюющих в Северной Африке. Единственным позитивным результатом всего этого было то, что дуче наконец попросил отправить в Северную Африку германскую танковую дивизию, после того как наш генерал фон Функ убедил его, что маршал Грациани очень настойчиво добивался этого и что появилась наконец возможность извлечь из этого пользу.