Читать книгу "Где-то под Гроссето - Марина Степнова"

Сразу в роддом приехала.

Девочки на форуме говорят, что, если ребенок не такой родился, это врачи во всем виноваты. Они там страшные же вещи пишут – ужас, что в роддомах и больницах у нас творится. А я бы и рада хоть кого-нибудь обвинить, да некого. Меня очень просили, чтоб кесарево, и прыгали очень вокруг меня, ничего не скажу. Но я насмерть встала – очень хотела сама родить.

А как спохватилась – поздно уже.

Сутки промучилась, да потом три часа почти еще на столе.

Выдавили Костика еле-еле, а он синий весь и не дышит.

Вот тебе и сама.

Всё, Костик, молчу-молчу. Не буду больше.

Он не любит очень, когда я роды вспоминаю.

Не буду, говорю. Уймись наконец! А то нас в магазин не пустят!

Да куда ты лезешь, зараза, не видишь, я с ребенком!

Молока пакет и половину бородинского.

Сама пошла! Корова!

Фу, слава богу!

Теперь только за угол завернем – и дома.

Всё мечтала, как с коляской буду повсюду ходить, и все обзавидуются. Вот и домечталась.

А вот и подъезд наш.

Всё, Костик, теперь только до пятого этажа добраться – и мы дома.

Раз-два, взяли! Раз-два, дружно!

Чтоб вы все сдохли, сволочи! Чтоб вам в аду всем гореть, не перегореть!

Батюшка про грехи всё талдычил – мол, это тебе за прегрешения. Молись. А какие за мной прегрешения-то? Что на свет родилась? Я ведь даже аборта не сделала ни одного. А что обсчитывала – так все обсчитывали, жить-то как-то надо. Так я еще со стариков сроду копейки лишней не взяла или если человек одет бедно – я ж не слепая. А у кого деньги есть, от тех не убудет. Многие сами сдачу оставляли. Возьми, Вик, это тебе на конфеты. У меня ж постоянных покупателей было – пол-оптушки.

Молодая, веселая.

Виталика только простить не могу.

И маму.

А так ничего. Всё, слава богу, как у людей.

Ну всё, сынок, всё, пришли. Сейчас мама дверь откроет и попку тебе вымоет.

Господи, тяжеленный же ты какой, а… весь пупок у меня развязал.

Это только сказать так легко – вымоет, а на самом деле приключение целое. Ванна-то у нас – не развернешься, хрущевка же, а Костик, когда его от земли отрываешь, нервничает очень, не понимает же, что к чему. Придерживать снизу надо, под ножки, а у меня уж ни рук, ни сил недостает. Но как-то пока справляюсь. Слава богу, он хоть воду любит, не боится – тоже Маша приучила. Всё они в воде плескались, не наподтираешься потом. Зато мыться стал охотно, а раньше и вспомнить страшно. Хоть вообще ребенка не купай.

Костику как раз шесть исполнилось, когда она приходить-то стала, Маша. Пигалица пигалицей. Дефектолог от фонда какого-то благотворительного. Я вообще-то фонды ихние все ненавижу, особенно волонтеров. Приходят, как в зоопарк. Поглазеют – и давай советы давать. Вы туда напишите, вы здесь в очередь встаньте. Лучше бы полы лишний раз вымыли. А еще дряни нанесут – игрушек всяких. Только пыль собирать. Набор для развития творческих способностей одна даже приперла. Это Костику моему. А он в ручках держать ничего не может, скрюченный весь. Ну не дура? Маша тоже поначалу лезла везде, где не просят. А это у вас почему так, а зачем вы этого не делаете, а давайте я вам вот это вот устрою, Костику будет лучше. Как будто я сама не знаю, как моему ребенку лучше! Подружиться со мной хотела, в доверие втереться. Но я ей хотелку быстро окоротила, так что она уже потом к Костику в комнату молча шмыгала. Даже глаз не поднимала.

По часу они там сидели, не меньше, – занимались. А мне что? Мне главное, что бесплатно. Я ей сразу сказала, Маше-то: денег нету! А она – вы не волнуйтесь, это всё фонд оплачивает. Ну, фонд и фонд. А мне час лишний – прибраться или хоть душ по-человечески принять. За закрытой дверью. С Костиком-то особо не позапираешься – я ж его слышать всё время должна. Так и срем нараспашку.

Ну.

Чего только она Костику не таскала – год ведь почти ходила. И пирамидки, и кубики, и веток всяких наносила, и траву с газонов драла, и музыку ему ставила – песенки, значит, всякие, по сто раз одни и те же. И даже в бубен они там колотили. Я думала, рехнусь. Вы не понимаете, что ли, говорю, что он глухой? А она мне: нет, это вы не понимаете. Костик слышит. Просто по-другому. Ага, через жопу! Надо было еще тогда ее взашей вытолкать. Ее, значит, он слышит, а меня – нет. Умная самая нашлась.

А потом – зима уж началась, а она с весны ходила, говорю же, почти год, – смотрю – елочку притащила искусственную, с гирляндой. Я уж и говорить ничего не стала: ей, видно, что ребенок глухой, что слепой – всё одно. Говорю же – малахольная. Ну, включила она елочку – с разрешением, правда, включила. Костика за столик перетащила – у него столик такой, детский, если стул поплотнее придвинуть, то вроде даже, Костик как будто сам сидит. И мне, значит, говорит: можно у вас чаю попросить? Только в стакане. Есть у вас стакан?

Я только хмыкнула: что ж, думаю, за гадина такая, а? Не может не подколоть. Будто мы с Костиком не в Москве живем. И стаканы у нас есть, и чашки, и сковородки тефлоновые. И рюмки даже для гостей. Гостей вот только нету. Ну, пошла, заварила чаю в стакане. Как сейчас помню – отличный получился чай, с плевочком. Это мама так всегда говорила, потому что правильно заваренный чай – он как будто с плевком. Ну, пенка такая наверху собирается. Вроде плюнул кто-то. У меня мама кулинарный техникум закончила, их там так учили. Так она на экзамене выпускном обед готовила для комиссии – борщ там, шницель по-министерски, всё, что положено. И чай. Раз заваривает – не вышло ничего. Второй раз – опять. А уж нести обед, показывать. Комиссия ждет, ложками стучит. Так мама, не долго думая, взяла и плюнула в стакан. Пятерку получила.

А мне и плевать не надо – само отлично заварилось.

Несу.

Захожу в комнату, а малахольная эта на столике перед Костиком в целлофановом кулечке снег разложила. И ручку туда его сует. Левую, которая еще живая. Костик молчит, терпит. Увидала она меня, обрадовалась. Давайте, говорит, стакан, вот сюда ставьте.

И я, дура, сама поставила. Своими руками.

А она Костину ручку из снега вынула и прямо к стакану поднесла. А там же кипяток! Как я стакан выхватила, сама не помню. По полу всё разлила, себе коленки обварила. Ору как ненормальная. Костик, как почувствовал – затрясся весь, завизжал. Я его на руки подхватила – убирайся, ору, чтоб духу твоего не было. А она, Маша-то, тоже перепугалась до невозможности. Прям белая вся стала. И всё твердит: простите, простите, пожалуйста, это я, чтоб он холодное и горячее различал!

Гадина такая, а. Пусть своих родит и хоть кислотой живьем обливает. А мы сами разберемся!

Ну, выгнала я ее, конечно.

Так она долго звонила еще, всё поговорить со мной пыталась, объяснить. Боялась, видно, что я в фонд ее жалобу накатаю и ее с работы попрут. А я бы и написала, если б название запомнила. Только в них же сам черт не разберется – сплошная вера, надежда да любовь. А теперь вот выяснилось всё. Как копнешь – иностранные агенты. Детей наших в Америку продают – на убийства. Педофилам всяким, гомосекам даже, лишь бы бабки заплатили.