Читать книгу "Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева"

Большую часть времени Евгения смирно сидела на стуле смотрителя и рисовала в блокноте лабиринты — тогда в магазинах уже появились специальные детские книжки с лабиринтами, но они были дорогими, поэтому Евгения рисовала их сама, а потом сама же искала из них выход. А любимой игрушкой Лары был каучуковый шарик, который прыгал до потолка и вечно закатывался куда не надо.

В обеденный перерыв Вера ела то, что принесла из дому в литровой банке, — этим она коллегам сразу понравилась. Старухи не любили, когда швыряются деньгами — уж на покупное-то зачем тратить, если можешь сама приготовить? Вера быстро съедала приготовленный мамой обед, потом ополаскивала банку под краном в туалете и скорее шла в свой любимый зал западноевропейской живописи. Тамошняя смотрительница Евдокия Карловна была настолько интеллигентной, что никак не решалась попросить Веру — раз она всё равно проводит почти сорок пять минут в её владениях, так пусть уж заодно и за порядком последит. А Евдокия Карловна с удовольствием попила бы в это время чаю с коллегами. Тем более что зал с каслинским литьём во время Вериного обеда сторожила практиканточка, будущий искусствовед — молодая молчаливая девушка. В конце концов Вера прочла интеллигентную просьбу в карих катарактных глазах — и, конечно, согласилась.

К Евдокии Карловне часто приходили приятельницы — старушки в младенческих панамках начинали с самого порога жаловаться на здоровье и неблагодарных детей. Понятно, что теперь все эти панамки являлись точнёхонько в Верин перерыв — а если она по какой-то причине задерживалась, Евдокия Карловна даже позволяла себе нахмуриться.

Веру это нисколько не обижало и не напрягало — панамки с Евдокией шли пить чай, а Стенина оставалась наедине с картинами. Да, не Лувр, не Уффици, заштатное собрание третьесортных картин второстепенных художников, и всё же… Вера переходила от одной картины к другой, как из комнаты в комнату, и, если в зале вдруг оказывался посетитель (честно сказать, случалось это редко, в девяностых мало кто разбазаривал своё время на живопи́сь, так что Стенина удивлялась и даже сердилась порой на посторонних людей в музее), он мог заметить, что у молодой смотрительницы шевелятся губы, а иногда она ещё и головой трясёт, как будто разговаривает с кем-то невидимым. В общем, заключал случайный посетитель, скорее всего ненормальная, ясно, почему работает на старушечьей должности.

«Стульчаки» — так называли в те годы смотрителей, но Веру не обижало и это. До того ли было! Каспар у Манетти[28]звонко чмокал пухлую ножку божественного младенца, а младенец закатывал глаза, как будто надоели ему эти поклонения до смерти!.. От складок на плаще волхва с масляным именем Бальтазар пахло ароматной тёплой пылью… «Святое собеседование» Полидоро ди Ланцани[29]— другой младенец тянется к длинной седой бороде мага, кряхтит — вот-вот ухватится! А эти испуганные охи-ахи женщин Рустичи[30], выхаживающих простреленного святого Себастьяна! Женщины с трудом отводили глаза от легкомысленной тряпочки между ног юноши — а стоит отвернуться от картины на секунду, как они тут же уставятся на самое интересное. А тот разломанный арбуз у Кампидолио[31]— похож на аметистовую щётку, но при этом душистый и свежий, как август. Вера дышала бы и дышала этим аметистовым августом, но, к несчастью, Кампидолио изобразил не только арбуз, но и битую птицу, от которой разило болотной прелью и вялым пером…

Женский портрет ван дер Влита[32]— дама строго поджимала губы, глаза у неё были добрыми, а мысли — усталыми. Прачка Паскуале Челомми[33]напоминала Копипасту. Уходя из зала и прощаясь с головкой Грёза, стадом Рооса[34], птичками Хондекутера и пейзажем Милле, Вера вновь спрашивала себя — и того, кто должен был нести за это ответственность — ну почему ей дали такой нелепый талант?

Хотя, если подумать, встречаются ещё более нелепые. Например, талант безошибочно чувствовать чужую фальшь и лицемерие. Зачем это может пригодиться? Или вот, скажем, видеть лица в ковровых и обойных узорах — тоже крайне сомнительный дар, особенно если к нему не приложили умение рисовать.

Так или иначе, но в музее Вера ожила, чего никак не ожидала мама. Лару готовили к первому классу — всемогущий Джон нашёл репетитора — девушку с розово-родонитовыми щеками, сдобную, как только что из печки. Девушка уводила Лару в детскую, и они сидели там подозрительно тихо ровно сорок минут, после чего репетиторша выносила учебные тетради — и приглашала Веру ознакомиться с Лариной штриховкой и другими «работами». Штриховка была безупречной, зайцы подсчитаны по головам верно, лишний элемент в виде лисы исключён из ряда. Довольная Стенина протягивала девушке деньги, но та была очень суеверна, просила не давать купюр в руки — а положить их на столик у зеркала. Вера начала оставлять деньги на столике, и репетиторша деликатно, как мышь хвостиком, смахивала их оттуда себе в сумку.

Однажды вечером старшей Стениной взбрело в голову проверить, как Лара научилась читать — но девочка откинула от себя книжку с такой яростью, как будто это были не «Три поросёнка», а по меньшей мере «Майн Кампф».

— Она не хочет эту, — заступилась за дочку Вера. Лара тут же притащила свою любимую «Курочку Рябу» с аршинными буквами. Раскрыла её и вполне бойко прочитала, перелистывая страницы в нужных местах. Мама прослезилась, а Вера на другой день дала репетиторше небольшую премию — всё так же церемонно выложила на столик. И всё же царапало изнутри какое-то сомнение, а Вера не любила, когда её изнутри царапают. Как-то раз, вернувшись из музея, она взяла злополучных «Поросят» и положила книжку перед Ларой. Дочка попробовала завыть — но Стенина смотрела на неё специальным взглядом, который девочка хорошо знала.

— «Курочка»? — пыталась сторговаться Лара.

— Нет, «Три поросёнка». Давай!

Лара открыла книжку и уставилась на первую страницу, похожую благодаря таланту художника на иллюстрированное меню мясного ресторана. Поросята были очень аппетитными, жаль, что на изображение Нуф-Нуфа прилетела слезинка замученного ребёнка.