Читать книгу "Пешка в воскресенье - Франсиско Умбраль"

Стоп! «С постоянством средневекового рыцаря…» Рыцарь должен (таково его предназначение) совершать подвиги. Правила игры, в которую он втянут, требуют от него постоянной готовности рисковать и проявлять мужество. Подлинное мужество (независимо от того, чем оно кажется со стороны). А Болеслао/Грок весь растворен в привычке. Он не самостоятелен. Его держит на плаву бумажная дисциплина офиса. Предоставленный самому себе (выпав из привычных обстоятельств), он тонет. Так что рыцарь из него никакой.

Мотоцикл на детских (цирковых?) колесиках — полноправный (почти живой) персонаж романа мчится по его страницам и тащит за собой, как ракета, запущенная по эллипсу межпланетной траектории, шлейф (свет?) только что закончившегося воскресенья. А бывший бухгалтер, снова став пешеходом и оказавшись в пять утра на Гран Виа, пытается подвести итог случившемуся. Отрезок времени понятен — меньше суток. В памяти сохранились необходимые для подведения «баланса» опорные точки: встреча с Хосе Лопесом у входа в метро; дождь из мертвых ежей; несколько рюмок, выпитых в старом, с претензиями на изыски кафе, облюбованном проститутками; похороны бездомной собаки; секс с подружкой Хосе Лопеса; гнилые зубы девушки; встреча с Агустином (А.); смерть А.; езда по Мадриду на минимотоцикле Ханса; бритый лобок Клары (вероятно, это было раньше); костры алкоголиков; половой акт на кладбище с Беатрис (Беатрис?) — паралитичкой; запорошенные снегом ангелы… экскурсия задом наперед на машине писателя; бесцельное хождение по Гран Виа… Но подводить итоговую черту рано. Нужно похоронить А. Возвращаться домой уже не имеет смысла, и хождение по пустынной улице продолжается…

Что действительно было, а чего не было? Сначала в голове крутится образ мертвой собаки, поскольку Грок ассоциирует себя с ней («с тех пор как меня уволили на пенсию, я стал бездомной собакой»). Потом он вспоминает Агустина, живого (похожего на неунывающего мышонка Уолта Диснея), и старается с помощью воображения увидеть его мертвым, замороженным до состояния человекообразного полена. Наконец он начинает думать о своей собственной смерти («вот что ждет тебя, Грок, и это случится скоро, парень…»). И в центре Мадрида моросит дождь из мертвых ежей. Он знает, что это вчерашняя галлюцинация Хосе Лопеса, и, тем не менее, осторожно переставляет ноги, чтобы не наступить в темноте на какого-нибудь ежа. Это не delirium tremens. Просто сознание не выдерживает стресса, и хаос («дикое поле, заросшее бурьяном абсурда», которое «мы все носим внутри») вырывается на волю.

Идеальный (привычный) порядок на конторском столе и в конторских книгах, стерильные (стерилизованные?) отношения с женщинами, не позволяющие обрасти детьми, домашними животными и подзеркальными столиками… Оборотная сторона страха перед жизнью? Возможно, что именно этот страх не позволил ему самореализоваться в прошлом. И прошлое не прошло. Нашпигованное непереваренным, непережитым будущим, оно то и дело возвращается.

Прошлое, по мнению философа, один из врагов наших. Но именно прошлым и будущим, застрявшим в прошлом и буксующим в сослагательном наклонении, приходится жить, когда на биологических часах осень и другого будущего нет. Его остаток не содержит в себе ничего кроме времени, состоящего только из времени, из пустоты. И человек чувствует себя космически одиноким.

Каким бывает время? — Пустым (потраченным попусту), «круглым», «замерзшим», «непрерывным», «геологическим»… Но здесь речь явно идет о «живом», субъективно воспринимаемом времени. И ощущение пустоты свидетельствует о малодушии (о том, что мало души). Это внутренняя пустота. Ее невозможно заполнить извне (хлебом и зрелищами). Однако среди воскресных событий затесалась смерть. Наталкиваясь на нее, даже самая мелкая душа, хотя бы чуть-чуть прозревает. И время растягивается. Отсюда рассуждения об относительности времени. Грок действительно кое-что открывает — не в физике, а в психологии. Душа (psyche) всматривается в себя и начинает кое-что в себе понимать, пока главный герой из сострадания как бы прогуливает Агустина, одолжив ему свои глаза и (чтобы отогреть от холода больничного морга) укутав в свое пальто. Но… ему необходимо выпить, лучше — виски, двойную порцию предпочтительней; хотя можно и не виски, а какой угодно бурды, вплоть до бензина.

Последние несколько главок нужны только «для полноты картины». Это не значит, что они лишние. Для написанной на слух (как музыка) прозы важно очень точно высчитать общую длительность ее звучания, количество резких перебивок настроения и переходов от интеллектуальной глубины и иронии к лиризму, к исповеди «поэтиного сердца». Поэтиного, — Болеслао/Грок на собственном опыте знает, что когда от любви останавливается сердце, можно жить (с остановившимся сердцем) вопреки законам биологии. Гарантирует ли наличие такого опыта от перерождения в кафкианское насекомое?

Умбраль показывает нам три «любви» Болеслао и одну — Грока. Все они, за исключением эпизода с Флавией, вспыхивают и гаснут, как спички на ветру… Конечно же, не хватает уровня человека (бухгалтер не осознает, «что жизнь надо завоевывать, извлекать из нее пользу, удерживать»). Но сознание его хорошо структурировано (ведь он — «Платон изнутри и Грок снаружи»), Любовь для него сложное эстетизированное чувство и высшая духовная ценность, связанная с этикой. Это особенно заметно в его отношении к Флавии. Неважно, что она подросток. По сути, коллизия с ней это классический пример безответной любви, — изначально не платонической (хотя без влияния Афинской школы не обошлось), а чувственной, идеальной («нашей») любви, сохранившейся (как культура) со времен рыцарских турниров. Так что Болеслао не совсем ошибается, когда воображает себя рыцарем.

Странный рыцарь то и дело норовит вернуться во вчерашний день (там Флавия проявляла интерес к нему) и встречается со своим реальным одиночеством и болью.

Боль настоящая и могла бы сублимироваться в литературу. И Болеслао (между стаканчиками «Чивас») действительно шлифует кое-какие мысли, придавая им «литературный» блеск. Однако эти заготовки на будущее остаются невостребованными. Это можно оправдать — тем, что «искусство всегда в избытке» и оно беспощадно к мастеру («постоянно повышая свои требования к нему, оно убивает его, уничтожает»). Причем «неизвестно, что выматывает больше, успех или неудача».

Жизнь захлопывает двери перед его носом. Обрываются привычные связи. Исчезают женщины. Уходят друзья — один разбился на мотоцикле; другой вышел купить гвоздей, чтобы повесить несколько картин, и не вернулся…

Его дом напоминает «Титаник», пассажиры которого знают, что их ждет впереди. В этом своеобразном зале ожидания вопрос «быть или не быть» не уместен. Зато нужно иметь воображение. Каждое утро надо придумать чем занять день. Можно просмотреть газету. Так он и поступает. К сожалению, в свежих газетах кроссворды публикуются старые. Он решал их, когда ему некуда было идти, потому что у него еще не было ни денег, ни работы; теперь он решает их, потому что ему снова некуда идти, так как у него уже нет ни денег, ни работы.

В двенадцать, выпив виски, разбавленное водой из-под крана, он спускается на улицу и направляется в таверну, где обедает, подсаживаясь за стол к строительным рабочим, реконструирующим его квартал. Сытная и обильная еда запивается таким количеством дешевого коньяка, что, поднявшись к себе после обеда, он, не снимая пальто, падает на матрас, мгновенно проваливается в глубокий сон и спит долго, как животное.