Читать книгу "Исправленная летопись. Книга 2. Тайны митрополита - Михаил Ремер"

О приближении Милована он догадался по натужному кашлю, донесшемуся из сеней. Отряхнув ноги, здоровяк вошел в палаты князя.

– Ложись, – не тратя времени на приветствия, приказал Николай Сергеевич.

– Чего? – не понят тот.

– Ложись, говорят тебе!

– Делай, что Никола велит, – кивнул князь.

Ничего не понимая, Милован улегся на скамейку.

– Не так! Брюхом вниз. И спина чтобы голая была.

– Ты чего удумал, Никола?! – закашлявшись, хмуро отвечал бородач.

– Делай, что велят, – снова взял слово князь. Пожав плечами, Милован подчинился. Кряхтя стащил зипун, и, задрав исподнюю рубаху, улегся. Не тратя времени больше, Булыцкий ловко зачерпнул медвежьего жиру и натер им спину товарища. Затем, подпалив от свечи сделанный из тряпицы фитиль, установил на спину мужику и сверху ловко накрыл банкой.

– Ой, Никола, творишь чего?! – попытался вскочить Милован, но тот, всем весом навалившись на мужика, прорычал тому на ухо.

– Лежать!!! Лежать, если дохать прекратить хочешь! И не шевелись! Терпи! – повторив процедуру несколько раз, и прилепив все пять банок, вздохнул трудовик.

– Что творишь-то? – жалобно протянул товарищ.

– Что надо, то и творю, – вытерев проступивший пот и ловко накрыв товарища рогожкой, закончил Николай Сергеевич. – Вон сыновьям сколько раз ставил. Только так с хворями и ладил.

– Неужто помогают? – в первый раз за все время заинтересованно спросил князь.

– Помогают, – уверенно кивнул трудовик. – А теперь терпения наберемся, да на волю Божью положимся, – убедившись, что все в порядке, преподаватель уселся рядом с Милованом.

– Диво новое? А поможет?

– Поможет, – подтвердил Николай Сергеевич. – В грядущем так только и будут кашель лечить.

– Ох, не надо, может, – застонал Милован. – Ты мне уже дрянь какую-то подсовывал! Думал, с брюхом умаюсь!

– То микстура была, а это – банки[72].

– Чего?

– Банки, говорю. Ох, как помогает от кашля-то!

– Ну-ну, – снова крякнул князь Дмитрий Иванович.

В который уже раз пожалел Николай Сергеевич, что премудрости изготовления часов неведомы ему. Уж сколько раз терялся он во времени; вот и сейчас. Как эти пятнадцать минут засечь??? Чтобы хоть как-то вести учет времени, Николай Сергеевич отсчитывать в уме секунды, стараясь не сбиться со счета.

– Может, хватит, – взмолился Милован, вытерпев, наверное, минут пять.

– Лежи, иначе не поможет, – осадил его пенсионер.

– А теперь?! – взмолился бородач еще несколько минут спустя.

– Да терпи ты!

– Может, теперь? – угомонившийся было дружинник, через несколько минут взмолился снова.

– Черт с тобой, хватит!

Откинув рогожку и шкуру, Булыцкий ловко отодрал со спины товарища присосавшиеся склянки.

– Ох и засосало, – попытался посмотреть на нарисовавшиеся на спине темные пятна бородач.

– Да лежи ты! – прикрикнул пенсионер, и Милован, кряхтя, снова улегся на скамейку.

– Так и что, – князь непонимающе уставился на пришельца. – Что ему теперь, в палатах княжьих валяться?

– Ну, поваляется день, – искренне удивился Николай Сергеевич. – Ты же сам велел показать поперву, а уже потом и на себе.

– А раньше чего молчал? – насупился в ответ тот. – Ишь, удумал; в княжьи палаты дружинника простого! Ты бы еще смерда сюда!

– А ты молчал чего?! – начал кипятиться Булыцкий. – Я-то почем знаю, что у тебя да как, а?! Вон, год в монастыре просидел да с людьми кроткими общался, а тут – на тебе, и в палаты сразу! И виноват тут же! Да что ты, князь?!

– Полежал и будет! – Милован, скинув рогожку, ловко спустил ноги на пол.

– Пусть в людской хоть полежит! – взвился пенсионер. – Толку-то чего делать все было, если на ноги сразу его?! Ему бы полежать теперь, да чтобы потом пробило хорошенько.

– Да не в палатах же!

– Не пойму тебя! – развел руками Булыцкий. – Мне веры у тебя нет. Поперву показать просишь, да тут же гонишь прочь. Случилось что с Милованом?! Вон, ходит, да еще как, – кивнул он на стоящего у двери бородача. – Полежать бы ему, да повторить дня через два, так и забыл бы про кашель свой. Чего душу опять терзаешь-то?! Как лучше хочу, а тут!

– Как лучше? – переводя взгляд с Милована на Булыцкого, закашлявшись, выдохнул Дмитрий Иванович. – Ну и пес на тебя! Устройте его в людской; накормите да уложите, – кивнул князь на Милована. – А ты – колдуй с невидатью твоей! – Чуть поколебавшись, князь резво лег на живот, задрав на спине исподнюю рубаху, открывая взору пришельца широкие шелковые семейники – трусы. – Ох, ежели худого чего учинишь?!

– Хотел бы чего учинить, так и к тебе прошлым летом не рвался бы, – проворчал в ответ пожилой человек. – Само собой бы все пошло, да так, что мало не показалось бы.

– Ох и лют же ты до памяти! Сделал добро и забыл, а ты – нет! Все на мозоль давишь, да на одну и ту же.

– Так и ты давишь, – ловко прилаживая банку за банкой, отвечал тот. – Ты, если в монастырь людей отправлять будешь, свитки забери да ящик с инструментом. Там еще банки есть. Оно, может, пригодится где-нибудь.

– А что, и вправду поможет? – через плечо посмотрел на гостя Дмитрий.

– Правда, ежели пару хоть дней полежишь да слушаться будешь.

– И все из-за этих твоих… как их там?

– Банки, – подсказал пенсионер.

– Банок?

– Из-за них.

– Чудотворные, поди?

– Ну, и так молвить можно.

– Сделай мне таких! – помолчав, прогудел князь. – Чую, лучше мне.

– Да как сделаю, если стекла нет?!

– Так сделай стекло!

– А стекло без печей мощных как? Курам на смех, а не стекло!

– Так и сделай!

– Так камню дай!

– Зачем он тебе сдался?! Не укупишь!

– Так печь сделать. Или хоть кирпич! Плинфу!

– Кирпич?! – задумчиво просипел Дмитрий Иванович. – Плинфу…

– Плинфу, – на всякий случай уточнил трудовик. – Ее же, как грамотно делать, так и камень возить не надо, и руки занять как раз, и тут тебе и стены для защиты. Все хорошо, ведь! И печи в дома – пожалуйста тебе! Ни чаду, ни искор, ни огня. Вон небось не углядел если за огнем, так и все; привет. Тут тебе и до лиха недалече. А в печи – все попусту. Огонь и погас уже, а от печи тепло идет себе да идет. И в избе тепло, и хворей меньше, и валенки по теплу сушить – дело милое, – сам не зная зачем, добавил он. Донской в ответ лишь промолчал. Подложив кулак под челюсть, он просто молча лежал на скамейке, а Булыцкий сидел рядом, не смея нарушить размышления Дмитрия Ивановича.