Читать книгу "Марк Шагал - Джонатан Уилсон"

Шагал по-прежнему посылал свои стихи в «Ди голдене кейт» (Суцкевер был главным редактором этого журнала вплоть до 1996 года), хотя наверняка понимал, что литературное творчество на идише выглядит чем-то ущербным не только на международной арене, но и на местном уровне (даже несмотря на то что «Ди голдене кейт» субсидировался израильским профсоюзом Хистадрут). При этом, что бы ни говорили израильские критики, его «идишские» полотна (хотя сам Шагал их так никогда бы не назвал — очень не любил, когда его называли «еврейским художником») пользовались сногсшибательным успехом и выставлялись в самых знаменитых музеях мира. И автор стихотворения «Моя земля», написанного в 1946 году по случаю возвращения в Париж и пронизанного грустью послевоенных скитаний (оно было опубликовано в первом номере «Ди голдене кейт»), десятилетие спустя украсит потолок Парижского оперного театра образами, напоминающими о еврейском местечке.

В Израиле Шагал, в сопровождении Вирджинии, участвовал в светских раутах. Запросто беседовал с Моше Даяном в армейском штабе, обедал с Бен-Гурионом, и тот рассказывал, что в молодости работал каменотесом и строил дороги в Палестине. Они общались на идише и подначивали друг друга: мол, искусство и политику трудно понять непосвященным. На фотографиях, сделанных во время этой поездки, Шагал, в клетчатой рубашке с галстуком, в черных брюках, на голове — парижский берет, стоит возле каменных арок Иерусалима, держа за руку стройную Вирджинию («Вирджиния по-прежнему высокая», — написал он как-то Опатошу). Он явно позирует, выглядит скованным, Вирджиния кажется немного растерянной. Наконец он встречается с Вейцманом, который годом раньше на вопрос, можно ли Шагалу расписывать христианские церкви, ответил: «Это дело вашей совести». Шагал воспользовался случаем и намекнул, что парочка-другая заказов на настенные панно от Государства Израиль снимут вопрос об украшении французского баптистерия, но ответа не получил.

Во время первого путешествия по Палестине Шагал находил время для работы, но в этот раз сделал всего несколько набросков — во время поездок в кибуцы, Назарет, Акко и Галилею. Жара стояла страшная: чтобы чаще хотелось пить, друзья советовали налегать на соленый сыр и селедку, и Шагал с радостью поедал все это за завтраком в отеле «Царь Давид». Всего пять лет прошло с тех пор, как этот отель был взорван Иргуном[55], когда погибли более девяноста британских солдат и арабских служащих. Брат Вирджинии Стивен, во время Второй мировой войны служивший в британской армии, провел в этом отеле много ночей, именно отсюда в 1943 году он отправился на свое последнее задание и был убит. «Мысли о Стивене не оставляли меня, из-за них я чувствовала себя еще более отстраненной во время нашего путешествия», — писала Вирджиния. Возможно, это способствовало разладу отношений с Шагалом, которые и без того омрачались ссорами: Шагал, выросший в русско-еврейской среде, отказывался понимать носительницу англо-христианских традиций. Тем временем художник взобрался на Башню Давида, с которой можно было увидеть иорданских солдат на парапетах Старого города, с ружьями наизготовку, нацеленными на нейтральную полосу. И сделал набросок опустошенной войной земли.

Он будет приезжать в Израиль еще не раз — в 1957, 1962, 1969 и 1978 годах. В конце концов поступит заказ — для синагоги медицинского центра Хадасса в Иерусалиме, это здание станет главной туристической достопримечательностью, но при этом полным эстетическим провалом. В довершение он подарит большой гобелен и мозаику для израильского парламента — Кнессета.

«Искусство живет во Франции», — писал он Иосифу Опатошу, вернувшись в Ванс. В Иерусалиме, под ослепительно белыми лучами летнего солнца, он спрашивал себя, возможно ли здесь «сияние поэзии красок»? Обратный путь по морю занял пять дней, сильно штормило. «Моя голова кружится, как прекрасный еврейский корабль „Кедма“», — писал Шагал своему знакомому, художнику Моше Мокади из Тель-Авива. Замечательный образ, иллюстрирующий полную растерянность.

Но «искусство живет во Франции» — заявил он и корреспонденту французской газеты «Искусство», поскольку ходили слухи о том, что он подумывает о переселении. «Я весь, целиком — во Франции, куда приехал еще в юности, чтобы жить и работать».

Всю жизнь Шагал ломал голову над загадкой места. И хотя он настойчиво повторял, что именно Францию считает своим домом («Мой сад ждет меня», — сказал он в интервью для «Искусства», а это выражение означает также «Здесь мои корни»), — создается впечатление, будто он сам себя в этом пытается убедить. На иврите слово «маком» буквально означает «место», но есть также «А-Маком» — «Бог». Маком — то, что может быть всюду, и одновременно это само совершенство. Для Шагала, художника, религия которого — искусство, а текст чаще всего — еврейская Библия, для беженца, чье прибежище — идишская культура, не только квартира или дом во Франции или Северной Америке, для еврея в любом смысле этого слова, — для него, похоже, истинным домом всегда оставался маком его мастерской. И не важно, какая страна, лишь бы только были клочок земли, помятые тюбики с краской, кисти, скипидар и страстное желание находиться там, где происходит главное священнодействие, — все это вместе и будет дом.

16. Вава

После возвращения во Францию отношения между Марком Шагалом и Вирджинией давали все более заметную трещину. Конкретным поводом послужил очередной визит фотографа Шарля Лейренса, но разладилось все еще раньше. «Ты не любишь евреев», — сказал Шагал Вирджинии, которая на самом деле не чувствовала потребности ни в какой религии. И это была не просто насмешка. Вирджиния наконец добилась развода с мужем, но слишком поздно, и улучшить ее отношения с Шагалом это уже не помогло. Лейренс был на год старше Шагала и к тому же слаб здоровьем, тем не менее для Вирджинии это не имело значения, похоже, ей нравились мужчины постарше. У Иды тоже появилась новая любовь: Франц Мейер, искусствовед из Швейцарии. Они отпраздновали свадьбу в мастерской Шагала, под одной из его знаменитых картин «Синий цирк».

Роман Вирджинии с Лейренсом и ее последующее бегство из Ванса удручающе подействовали на Шагала. Какое-то время он в тоске обходил одного за другим своих знакомых, жаловался на неверную подругу, искал утешения. Позже Вирджиния скажет, что он «упивался своим горем», но притворялся Шагал или нет, самолюбие его было задето, он чувствовал себя настолько подавленным, что оборвал все связи не только с Вирджинией, но и с сыном Давидом, с которым целых два года после этого отказывался встречаться.

Однако после ухода Вирджинии горевал он недолго. Ида, зная о том, как отец боится одиночества (а еще он боялся заразиться и наотрез отказывался посещать или принимать у себя больных друзей), и о том, что художнику нужна какая-никакая муза, отправилась к Иде Бурде, которая когда-то продала Шагалам дом в Вансе, и обе стали размышлять, кто из знакомых мог бы стать подходящей парой Шагалу вместо Вирджинии.