Читать книгу "Чистая речка - Наталия Терентьева"

День был дождливый, хмурый, не лило, а моросило, гнусно, тоскливо. Но на душе у меня было не так уж и плохо. Руку грело колечко, у меня была цель, даже не одна. Я решила сделать мамин портрет, мне надо было придумать, как быстро купить телефон, я еще не заблокировала свой старый номер, хорошо, что на нем очень мало денег.

История с пальто меня расстроила и удивила, но у меня было странное ощущение, что все как-то разрешится, потому что я ведь не брала это пальто. И не могут долго все думать на меня. Хуже, когда ты чувствуешь себя виноватым. Чувство вины давит, прибивает к земле. Я знаю это чувство, знаю еще из дома, когда жила с мамой. Иногда она мне говорила: «Ты меня очень подвела, очень расстроила!», и хуже этого не было ничего.

Сейчас я ощущаю себя виноватой, когда не отвечаю Анне Михайловне. У меня лежит ее письмо, она, наверно, ждет ответа, думаю, что позвонить у нее просто не хватает денег, и разговор все-таки это не то. В разговоре того не скажешь, что в письме. Сейчас все пишут в основном по электронной почте, у кого позволяет телефон. Или так, как мы с Анной Михайловной, – настоящими письмами, от руки, где иногда даже по тому, как написано слово, понятно – торопился человек, писал небрежно, или ему было очень важно выписать тебе именно это слово.

Я достала из кармана записку Веселухина. Ему было очень важно написать мне. И он торопился. Но очень аккуратно выписал своими кривыми буквами «Приходи». Не трогательно. Нет. Глупо и тревожно.

Я решила не заходить к директрисе, но она поймала меня на выходе:

– Иди-ка сюда, путешественница! – Она взяла меня за руку и силой повела к себе в кабинет.

Я давно не была у нее в комнате, наверно, с тех пор, как погибла Надежда Сергеевна. Для меня новая директор – не настоящая. Да она и не настоящая, она только «исполняющая обязанности». Нам говорила воспитатель, что она не хочет брать на себя ответственность и становиться настоящим директором, а мне кажется, что она просто исполняет обязанности Надежды Сергеевны, потому что та теперь не может их исполнять. А настоящий директор – Надежда Сергеевна. На многих, кто нормальный, даже сейчас влияет, если сказать: «Вот видела бы тебя Надежда Сергеевна в этом скотском виде!»

Что-то вроде того мне сказала новая директриса. Я слушала ее вполуха, но она говорила, как я себя и детский дом опозорила, как я качусь не туда, и что со мной будет потом, что я плохо кончу и так далее. Понятно, что все это ко мне отношения не имело, поэтому я просто молчала и ждала, когда она закончит говорить.

– Поняла? – спросила меня директриса.

– Да, – сказала я.

– Тогда три дня никуда не выходишь и телефон мне сдаешь.

– Телефон у меня украли, а не выходить я не могу, у меня дополнительные занятия, скоро областной конкурс, мы танцуем, у меня соло. И в школу не могу не ходить. Я потом не догоню. Я хочу хорошо сдать экзамены.

Директриса выругалась. Я бы могла сказать ей, что матом ругаться и при этом воспитывать – очень странная педагогика. Но не сказала, себе дороже. Тем более когда человек выругается, ему часто потом легчает. И точно. Она еще поругалась, закурила, открыла окно, чтобы не тянуло табаком из кабинета, поежилась от холода, хлебнула кофе из высокой чашки – я по запаху поняла, что там кофе, – и сказала:

– Пальто верни и больше никуда не убегай. А что, правда телефон украли? С кем ты, интересно, шмоналась в городе? Или ты телефон на пальто обменяла? Хотя нет, ты же пальто у какой-то девчонки взяла в школе… Ой, с вами вообще башку потеряешь… – Директриса глубоко затянулась, подождала, пока дым разойдется по всему телу, как будто прислушалась к чему-то внутри себя, прикрыла глаза от удовольствия и только тогда выпустила дым. – Я же вам всегда говорю – вас первых во всем обвинят, вы же будете виноваты еще, и у вас все отберут. Потому что вы никто и нигде, за вас не вступятся родители. Ну что ты, Брусникина, первый день в детдоме?

Я не знала, на какой вопрос отвечать, поэтому не ответила ни на какой.

– Брусникина, понимаешь, есть дети, от которых голова не болит. Вот ты, например. Но если и эти дети начинают выкаблучиваться… Что тогда об остальных говорить? Теперь все думают, если самая положительная Брусникина может шляться ночью в городе, да еще звонит какой-то мужик, говорит, что он священник… – директриса смотрела-смотрела, как от ее глубокой затяжки образовывается длинный столбик пепла, вытягивается, чуть загибается книзу, и случайно стряхнула его себе на стол, прямо на клавиатуру. – Ч-черт… Ты сама понимаешь, что за бред, да? Ну, какой священник, кто в это поверил? Ладно, хорошо придумала. Но пальто!.. Мы не отмоемся теперь от этого воровства! И так требуют вас разделить! Не хотят люди, чтобы их дети учились с вами вместе в одном классе. А ты очень кстати пальто это берешь! Зачем оно тебе? Поди к Зинаиде Матвеевне, возьми пальто, привезли же барахла кучу, там даже новое что-то есть, я себе взяла, – она осеклась, быстро посмотрела на меня и добавила: – Привезли чёрт те что, на пятидесятый размер.

Зря она беспокоилась, что проговорилась. Нам на самом деле иногда привозят и лишнее, и много одинакового, и на младенцев – а у нас дети только с семи лет, и на старушек, и на огромных мужчин – ботинки сорок седьмого размера, штаны на толстяков. Мы даже как-то втроем залезали в такие штаны и фотографировались.

– Я не брала пальто, – сказала я.

Я знала, что не стоит говорить, что я ездила в Москву. Это строго запрещено. Одно дело – болтаться в поселке и городе, даже пусть думает, что я была у какого-то мужчины. Никого этим не удивишь. У одной нашей восьмиклассницы есть постоянный взрослый парень в городе. А у парня – семья и новорожденный ребенок. И все об этом знают. Парень работает в ресторане администратором и прикармливает нашу Настю. Она думает, что любит его, и все время к нему бегает. Он обещает жениться, когда вырастет ребенок. А Настя верит.

– Что за мужик-то? – устало вздохнула директриса, выбросила окурок в окно и закрыла фрамугу. В комнате было холодно и воняло табаком одновременно. Лучше бы было еще холодней, но проветрилось. Ненавижу запах табака, особенно старый, когда уже не курят, молекулы табака, наверно, разлагаются на какую-то особенную гадость. – Нормальный человек? Или урка какой-нибудь? Они как из тюрьмы выйдут, сразу на таких, как ты, глаз кладут – ничего же не соображаете еще, родителей нет…

– Я, правда, у отца Андрея ночевала, – подумав, все-таки сказала я. – Его жену зовут Татьяна.

– А что ты там у них забыла? – удивилась директриса. – Решила в религию удариться? Все-таки ты странная такая, Брусникина, то бегаешь по холоду, то сидишь с книжками.

– Так вышло, – ответила я.

– Ты понимаешь… – начала заводиться директриса и достала новую сигарету. – Я ведь могу тебя, Брусникина, и наказать! Что за ответ! Как – вышло? Как? Ты часто собираешься у него ночевать? А его жена при этом где была, когда ты там ночевала?

Я ничего не ответила. Слишком много вопросов. Пусть покурит, получит удовольствие, успокоится. Правду говорить невозможно. Врать не вижу смысла.