Читать книгу "Современный политик. Охота на власть - Рифат Шайхутдинов"

Нет никаких внешних причин, которые бы мешали России осуществлять любые действия, необходимые для достижения статуса великой страны. Катастрофическое сознание у населения, паралич воли и ряд предрассудков относительно устройства власти у правящей верхушки — по-видимому, только эти причины (относящиеся к «субъективным») мешают России начать строить собственную суверенность.

Казалось бы: хочешь быть суверенным — будь им. Но дело не только в желании, но и в воле, а самое главное — в способе и технологиях.

Двести лет назад Гегель опубликовал свое знаменитое рассуждение о диалектике раба и господина. Он рассматривает такую ситуацию: два человека сталкиваются в поединке. Тот, кто ценит в первую очередь свою жизнь и хочет во что бы то ни стало сохранить ее, становится рабом у второго — того, кто готов идти до конца, на смерть. Господин — тот, кто не боится смерти и берет раба под свою защиту.

Тот, кто хочет что-то сделать, ищет способ, тот, кто не хочет, — ищет причину

То же приложимо и к суверену. Он готов нарушать любые правила во имя сохранения того, над чем он властвует — страны, области, — и остальные делегируют ему это право умереть, защищая существующие порядки.

Это внутреннее состояние, оно регулируется только способами: что суверен сумеет сделать. Иными словами: если есть суверенная воля, то дальше вопрос только в способе.

Проблема сегодняшних российских властей не только в нехватке воли, но и в непроработанности способов достижения суверенитета. Суверенитет — это некоторые эксклюзивные возможности, лежащие за пределами обычного нормального состояния, возможности, которыми можно обеспечивать действия. Значит, надо формировать их[52]. От СССР России досталось совсем немного таких возможностей — ядерное вооружение, постсоветские территории и энергетический ресурс. Новые не создаются.

Многие эксклюзивные возможности выявляются только в действии, только в условиях вхождения в некоторый клуб. По-видимому, именно это заставляет нынешние российские власти так держаться за место в «Большой восьмерке» и в иных «клубах избранных». Но это избранничество не вечно: эксклюзивные преимущества, доставшиеся по наследству от СССР, быстро тают. Необходимо поддерживать статус, строя иные эксклюзивы.

Ими могут стать, например, собственные образцы и, затем, собственные стандарты демократии. В этом случае Россия сможет частью своих внешних контрактов и коммуникативных тем отвечать более высоким стандартам демократичности, а значит, и в остальном сможет стать существенно более свободной.

Это парадоксальное обстоятельство стало понятным на примере сегодняшней Украины. Новое украинское правительство объявило о пересмотре трех тысяч приватизационных сделок (даже с участием западных инвесторов), совершенных, с его точки зрения, с нарушениями закона, — однако США и ЕС это воспринимается с пониманием. При этом в России «дело ЮКОСа» и любые намеки на возможность «пересмотра итогов приватизации» вызывают очень острую реакцию Запада.

Дело в том, что Украина сейчас достигла — под ожидания действий новых властей по сближению с ЕС и демократизации — определенного уровня коммуникации с Западом (на тему демократии и движения к ней). После этого она может делать фактически все что угодно. Например, устроить сотни показательных процессов над олигархами — с точки зрения Запада, это будет означать движение к демократии. Идеологически любые действия Украины после установления такого типа коммуникации — после вхождения в клуб «передовых стран», да еще на правах форпоста демократии на постсоветском пространстве — будут рассматриваться как соответствующие и приемлемые. Тем самым Украина сегодня стала существенно более свободной и суверенной страной, чем раньше.

Получается странный, но, по-видимому, логичный вывод: проблема суверенитета — это проблема воли интеллекта, стоящего выше внешних ограничений и законов. Как только этими ограничениями элита страны начинает играть, как только поверх этих ограничений она вступает в коммуникацию с теми игроками, которые не слепо подчиняются правилам, а проблематизируют и обсуждают их и тоже играют с ними, — появляется возможность суверенитета. У того, кто не способен играть, она никогда не появляется. Суверенным можно стать благодаря интеллектуальному усилию и освоению технологии игры.

России никто не мешает выработать свои собственные проекты по развитию страны. Для этого достаточно выделить несколько десятков миллионов долларов и собрать хорошую команду. Стабилизационный фонд Россия накопила — значит, проекты возможны.

По-видимому, мешает в первую очередь страх. Страх, что они этого не смогут, что фонд разворуют. Страх изменить самоопределение — правящая верхушка за десяток лет привыкла к позиции «бывшей великой державы», к положению наследников-хранителей. Имеет место блокировка на уровне сознания псевдоэлиты. Кроме того, мешает отсутствие самих проектов, неспособность их разработать и неспособность понять последствия.

Но ведь в 1870-х годах, после крестьянской реформы, как и в конце 1920-х, после Гражданской войны, ситуация была хуже, чем сегодня. Однако суверенность России была восстановлена. А придумать себе объяснений, почему страна не может оторваться от нарисованной линии, можно очень много.

Битва за Россию начинается

Россия еще не потеряла суверенитет. Но раз за разом она упускает возможность осуществить очередное действие по восстановлению суверенитета.

Типичный пример того, как Россия теряет очередную «точку суверенитета», ситуация с Киргизией: Россия помогла вывезти Аскара Акаева и выступила посредницей в договоренности о его отставке и о бескровной передаче власти. Но российские политики не увидели здесь возможности договориться о новой конфигурации сил вокруг Киргизии ни с Китаем и США, которые тоже играют в этом регионе, ни даже с самой Киргизией. Россия спасала своего «старого знакомого», но упустила возможность получить свои дивиденды от роли посредника и той силы, которая может вмешаться в ситуацию и решить ее. Другой пример: Россия могла бы, договорившись с США по поводу рыночных принципов хозяйствования и демократии, выговорить себе функцию контроля над Евразией. Средняя Азия, Индия, Китай, поддержание демократии в Афганистане — поле деятельности огромно. Россия могла бы стать сверхвеликой державой. У США просто не хватит ресурсов поддерживать свой «имперский» порядок сразу и в Афганистане, и в Ираке, и в других странах, которые они уже готовы включить в зону этого порядка. Россия, например, могла бы контролировать Северную Корею с ее грязными ядерными бомбами — причем США было бы совершенно все равно, будет там установлен капитализм или же Россия разработает для Северной Кореи некоторый очередной шаг социализма-коммунизма в качестве социального эксперимента.

На такие проекты США готовы выделять огромное количество денег — только бы глобализованный порядок расширялся, угроза международного терроризма уменьшалась и не гибли бы американские солдаты. Со стороны России могут быть предложены гарантированные поставки нефти или газа — это и может быть предметом договора. Россия при этом будет преследовать собственный интерес: реализовывать множество межкультурных проектов в рамках функции моста между Европой и Азией. Если же не будет сделано этого или какого-то подобного шага, то это будет никому не нужная, забытая северная территория, которую можно превращать в свалки, в зону добычи урана, алмазов, нефти или леса.