Читать книгу "Клуб избранных - Александр Овчаренко"

Залечив наскоро ожоги и контузию, Кох выписался из больницы и первым делом приехал на Староневский проспект, где располагался старинный двухэтажный особняк его предков. В годы диктатуры пролетариата кухаркины дети с революционным задором в сердце и маузером в руках уплотнили хозяев дома, оставив им одну комнату. Туалет, кухня, и ванная комната с бронзовыми водопроводными кранами в виде львиных голов, стали общими. После благополучно почившей в бозе перестройки, Генрих Вольфович выкупил весь особняк целиком и сделал ремонт, вернее, не ремонт – реставрацию дома. Когда Кох впервые зашёл в обновлённый особняк, больше всего его поразила ванная комната, где знакомые с детства львиные головы весело приветствовали его начищенной до блеска бронзой.

Родители Коха давно умерли. Перед смертью отец в больничной палате шепнул ему на ухо:

– Скажи Марфушке, чтобы передала тебе архив. Я всё завещаю тебе. Там всё… Прочтёшь, сам всё поймёшь! Но чтобы ни случилось, помни – ты Кох!

Разобраться с архивом Кох не успел. Сразу после похорон его арестовали за фарцовку, и в Ленинград он вернулся только через пять долгих лет, опалённый зоной и колымскими морозами. Первую неделю Кох только и делал, что пил водку, досыта ел домашнюю стряпню и отсыпался за все пять лет. Домработница Марфуша всё понимала, и как могла, помогала Геночке вернуться в нормальное русло жизни.

Через пять дней, когда Гена мучился похмельем, Марфуша принесла в комнату большой запылённый, инкрустированный серебром деревянный ларец.

– Вот, это тебе, Гена, покойный родитель завещал, архив, значит. Ну, а что там и зачем – сам разберёшься, – тяжело вздохнула пожилая женщина, вытерла руки фартуком и ушла на кухню.

Кох брезгливо приподнял пыльную крышку: ларец до самого верха был забит пожелтевшими бумагами. Возиться со старыми бумагами у Гены не было никакой охоты. После Колымы его манил призывно звучащий по вечерам женский смех и яркие огни знаменитых ленинградских ресторанов. Однако, пересилив себя, Кох запустил руку внутрь ларца и стал шарить под кипой старых газетных вырезок. На ощупь он нашёл что-то круглое и тяжёлое. Это «что-то» он немедленно извлёк на свет. Генрих Кох не был ювелиром, но догадался, что полыхающий неземным огнём чёрный камень, обрамлённый в потускневший золотой перстень, стоит очень дорого. Надев перстень на безымянный палец левой руки, он неожиданно почувствовал, как мучавшее его похмелье куда-то улетучилось, а в голове появились трезвые мысли.

В этот день Генрих не пошёл в ресторан. Побрившись и приняв душ, он поехал в институт городского хозяйства, где проучился три года и был отчислен с четвёртого курса по причине судимости. В институте декан покосился на массивный перстень и задумчиво произнёс: «Сейчас, в середине учебного года, сами понимаете, восстанавливаться нет смысла. Может, что-нибудь смогу для Вас сделать к началу нового учебного года, а пока подайте в секретариат заявление».

Во второй половине августа Кох вновь навестил декана и передал ему в знак благодарности пухлый конверт с красными десятками и симпатичными сиреневыми двадцатипятирублёвками, после чего был зачислен на четвёртый курс родного института.

Деньги Кох раздобыл в том же ларце. На самом донышке в старой жестяной коробке из-под монпансье он обнаружил колье из тусклого светло-серого металла с прозрачными камешками и такие же серёжки. Не мудрствуя лукаво, Кох отнёс находку ювелиру, адрес которого ему нашептали в зоне. Раньше Кох камнями и «рыжьём» не занимался, но адрес на всякий случай запомнил. Ювелир долго рассматривал драгоценности в лупу, после чего, откинувшись на спинку стула, восхищённо произнёс:

– Вещь редкая! Поразительная работа, но больше десяти тысяч дать не могу!

Генрих смекнул, что «редкая вещь» стоит гораздо больше, поэтому подавил в себе желание немедленно согласиться и получить по советским меркам целое состояние.

– Хотите получить хорошие комиссионные? – напрямую спросил он ювелира. – Если согласны на десять процентов, то в течение недели найдите мне покупателя, который бы дал настоящую цену.

Через неделю ювелир выложил перед Кохом двадцать две с половиной тысячи рублей.

– Свой процент я уже снял! – пояснил ювелир опешившему от такой суммы Генриху. Колье оказалось платиновым, а невзрачные камешки – бриллиантами чистой воды.

В отреставрированном особняке Кох поселил домработницу Марфу, которая к тому времени почти оглохла, но продолжала заботиться о нём, как о родном сыне. Кроме Марфы, в доме поселились два охранника, повар и горничная. Сам Кох бывал в особняке наездами. В основном жил в загородном доме, часто ночевал на работе, в комнате отдыха, которая по размерам и убранству ничуть не уступала апартаментам арабских шейхов. На Староневский он приезжал, когда хотелось тишины и покоя. В эти дни Марфуша отстраняла повара от дел, лично кормила его нехитрой домашней стряпнёй и ему казалось, что он снова вернулся в детство.

На этот раз Кох с порога потребовал принести ему ларец. Марфе тяжело было таскать набитый бумагами и тайнами сундучок, поэтому она взяла с собой охранника Василия. Порывшись у себя в кладовой, где она хранила всякие ненужные вещи, включая детские костюмчики «своего Гены», Марфа извлекла на свет божий ларец и передала его Василию.

Кох, как-то сказал Марфе:

– Отдала бы ты весь этот хлам куда-нибудь, хоть в детский дом!

– Скажешь тоже, в детский дом! Это память моя, и я её никому не отдам! Ну, а если хочешь сиротам гостинчик послать, то купи новые костюмчики. Ты ведь, Гена, человек не бедный, господь зачтёт тебе доброе дело! – пробурчала Марфуша и спрятала ключ от кладовой к себе в карман.

В тот день Кох впервые подумал, что грехов у него столько, что одними гостинцами сиротам у бога прощения не вымолишь.

Пока Кох торопливо снимал дорогое пальто, которое потом небрежно бросил в кресло, охранник поставил ларец на письменный стол и тихо удалился. Генрих чувствовал, что он стоит на пороге какой-то тайны, и его потряхивал нервный озноб. Чтобы успокоиться, он достал из бара початую бутылку армянского коньяка и опрокинул в себя рюмашку ароматного, пропитанного солнцем напитка.

Глубоко вздохнув, Кох придвинул ларец и медленно стал перебирать содержимое. Здесь были старые закладные бумаги, потускневшая серебряная медаль купца первой гильдии, свидетельство об окончании коммерческого училища господином Кохом А.Д., старые фотографии и пожелтевшие газетные вырезки.

На одном из снимков во весь рост был запечатлён белокурый молодой господин, примерно тридцати лет, с выразительными глазами, одетый в длиннополый сюртук, белую рубашку со стоячим воротником и полосатый, заколотый булавкой галстук. Рядом с ним в кресле сидела молодая симпатичная девушка, с круглым лицом, маленьким, слегка курносым носиком, и смеющимися глазами. На девушке было нарядное платье, а на прелестной головке красовалась пышная причёска по моде тех далёких лет. Правая рука молодой дамы на подлокотнике кресла лежала так, чтобы все могли видеть обручальное кольцо на безымянном пальце. На оборотной стороне фотографической карточки пером была сделана аккуратная надпись. Однако чернила выцвели, и Кох с трудом разобрал текст «Супруги Е.В. и И.А. Кох. Нижний Новгород. Октябрь 18 (неразборчиво) года».