Читать книгу "Тень Азраила - Иван Любенко"

– А скажи мне, дорогой Ферох, чем ты собираешься потчевать меня на ужин?

– Я приготовил калле-паче. Еще утром в мясной лавке присмотрел мозги молодого барашка, копыта и ножки.

– С глазами?

– Нет. Бараньи глаза я брать не стал. Говорят, русские их не любят.

– Правильно.

– Я варил блюдо почти целый день, и сейчас оно уже готово.

– Замечательно! Так не тяни, накрывай на стол!

– Но вы не спросили меня, что будет на десерт, – с досадой в голосе проговорил Ферох.

– И что же?

– Халвиат, шоле-зард и розовый шербет. А еще я запас диких наринжей. Помните, господин казачий офицер сказал, что они лучше подходят на закуску к коньяку, чем обычные лимоны?

– Было дело. Однако я вижу, что ты хочешь уморить меня голодом. Может, все-таки соблаговолишь подавать?

– Сию минуту, ага-джун, сию минуту, – пробубнил лакей и обиженно развел руками. – Я просто хотел узнать, что пишет ваша агди? Как ее здоровье? Как чувствуют себя ваши родственники? И хороший ли в ваших краях урожай риса и оливок?

– Ты испытываешь мое терпение…

– Не хотите говорить – не надо. Ваше желание – мое желание. Да и вообще, чего со мной разговаривать? Ферох – прислужник, Ферох – маленький человек, Ферох достоин внимания не больше, чем сухой лист, упавший с кроны тысячелетнего платана в холодный месяц тешри[111]. И да простите меня, как прощает Аллах своего верного раба…

Клим Пантелеевич устало прикрыл ладонью лицо и тихо выговорил:

– Уйди! Быстро!

– Пусть укусит скорпион мой длинный язык! – бросил Ферох и исчез.

Ардашев внимательно осмотрел конверт. Не обнаружив признаков вскрытия, он разрезал его точно по кромке. За время заграничной командировки это было уже третье письмо от Вероники Альбертовны. Первые два пришли в посольство и явно держались над паром. И вот тогда, чтобы проверить, кто же проявляет к его корреспонденции интерес, он указал адрес дома в Зергенде и отправил ответ через чапарчи[112]. Результат налицо: персидской жандармерии и назмие не было никакого дела до его переписки.

«Мудрый ходит, не оставляя следов», – вспомнил Клим Пантелеевич восточную пословицу. – О полковнике Кукоте этого не скажешь. Ладно, подождем и подумаем, как воспользоваться сим открытием».

Статский советник развернул лист и углубился в чтение. Глаза бежали по строчкам и в воображении, будто наяву, возникали дома, улицы и люди, спешащие по делам.

Супруга писала, что война пришла в Ставрополь незаметно, как наступает осень или подкрадывается старость. Она вторглась в жизнь горожан в виде первого большого эшелона с ранеными солдатами. Старый друг семьи доктор Нижегородцев сообщил Веронике Альбертовне, что записался во «Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам» и отправится скоро на фронт. Ангелина, раньше относившаяся к мужу довольно холодно, теперь совсем переменилась и не отходит от него ни на шаг, беспокоится и переживает.

И хоть все было по-прежнему (на перекрестках стояли городовые, и в городском саду по воскресеньям играл духовой оркестр), но в воздухе чувствовалось необъяснимое ощущение тревоги, как перед грозой. «Не знаю, Клим, отчего это со мной, – жаловалась Вероника, – но кажется мне, что над всеми нами нависла какая-то опасность, что-то вроде той огромной черной тучи, которую мы видели перед штормом, когда плавали на «Королеве Ольге», помнишь?»

«…когда плавали на «Королеве Ольге»…» – повторил про себя статский советник. – Прошло всего четыре года, а кажется – целая вечность! Почему так? Наверное, из-за войны…»

Ферох появился незаметно. И, как ни в чем не бывало, принялся за сервировку стола. Это занятие ему доставляло удовольствие. Блюда и приборы расставлялись в определенном порядке, образуя некую логичную, по мнению перса, последовательность. Лакей, точно художник у полотна, отступив на шаг, смотрел внимательно на скатерть, потом вновь приближался и что-то менял местами. Последним штрихом, завершающим картину, был небольшой пузатенький графин с водкой. Судя по запотевшему стеклу, он только что поднял его из погреба.

– Ты принес водку? – Ардашев удивленно поднял брови. – Я ведь не просил.

– Я заметил, хозяин, что, когда вы читали письмо от вашей агди, вы стали мрачнее, чем вершина Демовенда в дождливые дни. А русские, я слышал, если им грустно, всегда пьют водку.

– Ну что ж, в таком случае я, пожалуй, последую твоему совету. – С этими словами Ардашев потянулся к графину, но вдруг остановился и заметил: – А ты знаешь, что у нас не принято пить в одиночку?

– Нет, мой господин.

– Так знай! И давай неси второй стакан.

Ферох засиял, точно золотой червонец, и тут же исчез. Через минуту он появился. В руке была еще одна бутылка.

– Это что? Арака?

– Да, хозяин, ее выгнали из изюма.

– Ладно, садись.

Лакей налил полстакана араки и добавил немного воды. Жидкость приняла белый цвет.

– Вот теперь можно пить, и Аллах не прогневается.

– Это почему? – поднимая рюмку, поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Аллах живет в небесах. И Ему сверху кажется, что Ферох пьет не арак, а молоко.

– Вот же плуты! – засмеялся статский советник. – Вы, персы, умудряетесь обманывать не только чужестранцев и друг друга, но даже и Аллаха! Хена![113]

– Хена! Ага-джун! Хена!

Слуга, не ожидавший столь теплого отношения к себе, был на седьмом небе. Он то и дело подскакивал с места, чтобы налить хозяину очередную рюмку или поменять тарелку. Ферох оказался знатоком забавных историй и анекдотов и сыпал ими один за другим, будто держал в рукаве своего сэрдари[114]. Но примерно через час его фонтан красноречия стал понемногу иссякать. Да и Ардашев все чаще погружался в бездну собственных раздумий. Заметив это, лакей убрал со стола. Сварив кофе, он поставил фенджану перед хозяином и ушел спать.

Статский советник остался на веранде. Последние годы, живя в Ставрополе, он все больше любил одиночество и старался избегать по возможности шумных компаний. Однако он не был похож на раздражительного и вредного мизантропа, уставшего от человеческого общения. Нет. Это происходило, вероятно, оттого, что только наедине с самим собой можно было созерцать мир в его бесконечном многообразии и глубине.