Читать книгу "Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Николай Фробениус"

– Насколько мне известно, она живет стена к стене с пансионом на Фобур-Сент-Антуан, его называют «домом для благородных». Какой вам нужен размер, месье? Размер панталон?

На оставшиеся деньги Аатур скромно пообедал в ближайшем трактире, а когда на город опустилась ночь, отправился на Фобур-Сент-Антуан. Мысль о том, что у мадам Арно есть слепая дочь, сперва распалила его. Ему пришло в голову, что особенно пикантно было бы убить мадам Арно в присутствии дочери, но так, чтобы слепая не поняла, что происходит. Удовольствие было бы куда сильнее, если бы, трудясь над старухой, он видел слепую девушку и чувствовал ее страх. Но потом им вновь овладела знакомая уже нервозность, тот взгляд.

Кто-то смотрел на него, наблюдал за ним, не спуская с него глаз. Латур заставил себя идти не останавливаясь. Он понимал, что, проявив нервозность, подвергнет опасности свой план. У него в списке числилось еще трое, только дойдя до конца списка он будет удовлетворен. Но если его сейчас схватят, все рухнет.

Он стал думать о вскрытии, которым займется ночью и на рассвете. Представил себе все вплоть до малейших деталей, обдумал надрезы, инструменты, какими будет пользоваться. Это его успокоило.

Ночью через чердачное окно Латур проник в комнату мадам Арно. Он пришел к «дому для благородных», представлявшему собой мрачный притон, незаметно проскользнул через прихожую и через открытую дверь балкона выбрался на крышу. Несколько часов он неподвижно пролежал на крыше, разговаривая сам с собой, фантазируя. Когда он наконец открыл чердачное окно и проник в комнату швеи, ему показалось, будто он вознесся на небеса. Босиком он прошел по холодному полу. Нашел, где спала слепая девушка, и несколько минут смотрел на нее, потом подошел к матери и убил ее, из старого горла не успело вылететь ни звука.

* * *

Рамон сидел в своем кабинете, он был раздражен, он теперь часто бывал раздражен, когда оставался один. В Париже все говорили только о том, что полиция напала на след убийцы, которого люди уже окрестили Анатомом. Но эти слухи были сильно преувеличены. Такие сплетни и выдумки бесили Рамона. Как раз в то утро он узнал новости с так называемого дна. Если верить шпионам, этот убийца связан со двором, он один из королевских вассалов, которых полиция предпочитала не трогать. Рамон вскочил со стула и подошел к окну. Спокойно! – одернул он себя и постарался расслабить мышцы шеи. По улице шел рыжий парень, ведя на веревке петуха. Рамон заставил себя улыбнуться.

Через несколько часов ему сообщили об убийстве швеи на Фобур-Сент-Антуан. Он в смятении покинул свой кабинет.

Рамон соскочил с лошади с таким чувством, что все это уже было. И Преступление, и Жертва, и неотвратимое Наказание укладывались в его теорию о вожделенном мире, в котором царит порядок. О каждом из этих понятий у Рамона были свои серьезные суждения. Что же тут справедливого, если он закует в цепи нищего попрошайку или арестует какого-нибудь бедняка, укравшего овощи из пасторского огорода? Преступление. Жертва. Наказание. Существует ли единая справедливость для всех? Или справедливость – понятие частное? В задачи полицейского не входит определение трудных понятий, полицейский должен следовать инструкции. Не мое дело рассуждать об этом, убеждал он себя.

Допросив слепую дочь швеи, слуг и постояльцев этого грязного пансиона и не услыхав ничего мало-мальски вразумительного, Рамон решил объехать все швейные мастерские на этом берегу Сены хотя бы для того, чтобы развеять мучившее его чувство неуверенности. Одновременно он приказал трем полицейским тщательно осмотреть комнату мадам Арно.

– Осмотрите все, начиная от кухонной плиты и кончая ее вонючими корсетами, – крикнул он им.

И когда Рамон к вечеру вернулся в участок, они показали ему расписку о погашении долга, найденную среди бумаг швеи. Уже у себя в кабинете Рамон обнаружил, что эта расписка идентична документу, найденному им среди вещей монаха-бенедиктинца. Поскольку это был единственный обнаруженный полицией след, Рамон счел, что к нему следует отнестись серьезно.

Утром он решил отправиться в Онфлёр, чтобы допросить ростовщицу, написавшую эти расписки, некую Бу-Бу Кирос.

Стояла весна, и склон холма был весь белый от цветущих яблонь. Рамон выпил в трактире стакан местного кальвадоса, а потом по крутым улочкам пошел к красивой церкви Святой Екатерины. Молодой священник сухо сообщил, что эта женщина умерла задолго до того, как он сам приехал в Онфлёр. Рамон вернулся в трактир. Один старый лодочный мастер назвал адвоката Гупиля, который, верно, единственный знал эту женщину, а когда Рамон угостил мастера кальвадосом, то получил в придачу и адрес адвоката.

Адвокатская контора Гупиля говорила о патологической скаредности своего хозяина. Платье адвоката было из самой дорогой ткани, но его кабинет производил впечатление нищей дыры. Рамон подождал несколько минут на жесткой деревянной скамье у стены, пока сморщенный адвокат в высоком парике не оторвался от своих бухгалтерских книг и милостиво поднял на него глаза. Гупиль объяснил Рамону, что Бу-Бу умерла естественной смертью. О делах, которые она вела в Париже, он ничего не знает. О своих деловых связях он говорил с самодовольной миной, что было типично для людей, разбогатевших на трудностях бедняков. Все это было уже известно. И тем не менее Рамону показалось, что адвокат что-то скрывает.

– У нее была семья?

– Нет.

Короткое молчание.

– Только один сын.

– Сын?

– Латур.

– Может, ему что-то известно о парижских делах матери?

– Сомневаюсь. К тому же он ненадежный человек. – Гупиль почему-то сконфузился и встал из-за стола. Он поправил парик и начал набивать табаком пенковую трубку. Смотрел на свои пальцы и на табак. Движения у него были замедленные.

Рамон кашлянул.

– Где ее сын теперь?

Гупиль раскурил трубку, в груди у него что-то булькнуло, и он с трудом сдержал кашель.

– О, едва ли он еще жив, – прохрипел адвокат. – Латур уехал из Онфлёра в Париж с одной из девиц легкого поведения. Я бы удивился, узнав, что он пережил такое путешествие.

Гупиль махнул рукой, показывая, что хотел бы вернуться к своей работе. Но Рамон не двинулся с места.

– Этот парень, Латур, он помогал матери в ее делах?

– Нет, она не подпускала его к своим счетам. Он был вороватый.

– У него были здесь какие-нибудь знакомые?

Гупиль нетерпеливо кашлянул.

– Инспектор... Не понимаю, к чему все эти ваши вопросы.

Под пристальным взглядом следователя Гупиль вдруг обмяк. Он сел. Рамон упрямо не спускал глаз с лица старого адвоката, по которому как будто пробежала тень воспоминаний, и, когда тот снова заговорил, в его голосе звучали теплые и одновременно удивленные нотки.

– Понимаете, месье, он был обузой для своей матери. Она много раз говорила мне, что хотела бы избавиться от него.