Читать книгу "Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт"

— Вы слышали: повреждение незначительное, так что можете успокоиться, святой отец, — сказал Майнау, поворачиваясь к священнику. — Мне тяжелее! Эта прекрасная ручка будет завтра снова с обычным искусством и артистичностью водить карандашом, а на мою репутацию навечно ляжет клеймо нанесшего удар женщине! — Говорил он с необычной для него резкостью. — Об одном хотел бы я напомнить вам, святой отец: что подумал бы непримиримый орден, к которому вы принадлежите, узнав о таком вашем неожиданном участии? Ведь это рука еретички!

— Вы говорите против собственного убеждения, господин барон, приписывая нам такую жестокость, — возразил тот холодно. — Мы никогда не забываем, что и эти заблудшие крещенные, а значит, требуют нашего попечения.

— Ну, этот довод не сочли бы убедительным приверженцы Лютера, — прервал его, посмеиваясь, Майнау и, не обращая внимания на протестующий жест Лианы, пошел навстречу герцогине.

— Свидетельницей каких ужасных событий пришлось стать вашему высочеству в Шенверте! — проговорил он своим обычным небрежным тоном.

Герцогиня устремила на него свой испытующий взгляд: его лицо было холодно как лед… При всей ненависти к молодой женщине, боль, отразившаяся на ее бледном лице, вызвала у герцогини некоторое сострадание… А этот человек оставался нечувствительным и даже не подумал извиниться… Да, эти двое никогда не станут близки!

— Ах, мама, на что похожа твоя рука! — вскричал Лео. Он, с любовью прижавшись к матери, раздвинул складки ее платья и увидел красную, опухшую руку. — Папа, я никогда не поступал так дурно с Габриелем!

Хотя упрек и был вполне заслужен отцом, но, прозвучавши из уст ребенка, он потряс всех до глубины души. Сама Лиана поспешила загладить это впечатление. Она отстранила Майнау, который хотя и с угрюмым видом, но все же приблизился к ней, и на предложение герцогини воротиться домой и прислать доктора уверила ее, что холодные компрессы лучше всего снимут жар, если ей позволят удалиться на четверть часа к фонтану, находившемуся около индийского домика.

— Вот вам награда за вашу комедию, баронесса! — дерзко сказал гофмаршал, когда воспитатель принцев развернул кресло с намерением везти его назад. — Вы, верно, видели на сцене, как дама бросается между двумя дуэлянтами, — там это очень эффектно… Но отводить аристократическими руками вполне заслуженное дерзким парнем наказание… Fi done! Я нахожу это в высшей степени неприличным! Высокорожденная герцогиня фон Тургау, ваша светлейшая бабушка, которою вы так гордитесь, должно быть, перевернулась в земле…

Он вдруг замолчал и с изумлением оглянулся. Майнау, сжав губы, отстранил воспитателя и сам с неимоверной быстротой покатил кресло. Все остальные последовали за ним, кроме священника, который давно уже покинул индийский сад.

Глава 15

«Кашмирская долина», где совсем недавно разыгрались вышеописанные драматические сцены, снова погрузилась в мечтательную, знойную, нарушаемую лишь жужжанием насекомых тишину, какая бывает только в деревне в послеобеденную пору. Там из клюва каменного лебедя струилась в бассейн ключевая вода, а из-за куста высунул свой зеленоватый султан золотистый фазан, намереваясь прогуляться по усыпанной гравием площадке перед домом. После того как умолкли вдали звуки, издаваемые катившимся креслом, стало казаться, что все эти сцены были картинами волшебного фонаря, промелькнувшими перед домиком с тростниковой крышей, — такое невозмутимое спокойствие царствовало тут. Но поперек дорожки лежал отброшенный прут, а на веранде виднелась роковая кучка пороху, на которую с удивлением поглядывал павлин, величаво прохаживаясь перед домом. По чистой воде бассейна в таком множестве плыли белые лепестки осыпавшихся роз, как будто лебедь ощипал и рассыпал по воде свой пух. Молодая женщина окунула в воду больную руку и испугалась ее вида в воде — до того она показалась ей красной и бесформенной среди белых лепестков роз.

— Баронесса, вам непременно надо прикладывать компрессы, — сказала Лен, вышедшая из индийского домика; на ее руке висели белые полоски полотна…

Она не перекрестилась и не всплеснула руками при виде изувеченной руки — это было не в ее стиле. Однако в этой с виду грубой женщине, всегда бравировавшей своей холодностью, жестокосердием и невозмутимым спокойствием, было что-то такое, что поразило Лиану, к тому же ее сильные руки тряслись, когда она опускала в воду ткань.

— Да, да, такая уж мода в Шенверте, — сказала она, искоса взглянув на огненный рубец, — ударить по руке так, что, кажется, ни одной кости не должно остаться целой, или в бешенстве сдавить тоненькую шейку…

Молодая женщина посмотрела на нее с удивлением, но Лен спокойно выжимала тряпочку, с которой вода струилась на гравий.

— Той, что там лежит, было бы что порассказать, — добавила она глухо, указывая мокрой рукой на стеклянную дверь индийского домика. — Я всегда говорила, что женщинам плохо живется в Шенверте. — Старушка, сама не подозревая того, повторила то же самое, что сказал и придворный священник. — И когда вы приехали, такая деликатная и нежная, мне от души стало жаль вас…

Своим проницательным взглядом она окинула кусты и дорогу, но нигде не было заметно непрошеного свидетеля, только маленькая обезьянка соскользнула с верхушки соседнего дерева на тростниковую крышу. Лен осторожно вынула из воды изувеченную руку Лианы и стала прикладывать мокрую ткань. Низко склонившись над рукой, она сказала как бы сама себе:

— Да, тогда они все собрались в ее комнатах в замке — а было это тринадцать лет тому назад. В кухне рассказывали тогда, что в то время наш барон, умирающий, лежал уже какое-то время там, в красной комнате, что они нашли ее… — я говорю про женщину из индийского домика, — еле живой… Удар, видите ли, хватил ее… Гм! Такую молоденькую, худенькую, такую беленькую… С такими удар не случается, баронесса… Вскоре ее вынесли оттуда, из замка, и она, как убитый беленький ягненок, висела на руках несшего ее человека; он принес ее почти мертвую и положил туда, где она и теперь еще лежит, уже тринадцать лет…

Я шла рядом с ней… Знаю, что я кажусь суровой, но, баронесса, бывают минуты, когда мне хочется рассказать всю правду. Я не сурова, у меня в груди слишком глупое, чувствительное сердце, и мне казалось, что оно разорвется на части, когда она, бедняжка, на моих руках открыла глаза; она боялась даже старой Лен и думала, что ее станут опять душить…

Лиана вскрикнула от ужаса; Лен побежала вперед по дорожке, заглянула за дом и, успокоенная, вернулась назад.

— Кто говорит «а», тот должен сказать и «б», — продолжала она глухим голосом, — и уж если я решилась открыть вам правду, то не остановлюсь на середине. Доктор, попросту сказать, бездельник, уверял, что синие пятна на белоснежной шейке были следствием застоя крови, когда там ясно были видны отпечатки десяти пальцев, баронесса. Как вам это покажется? Десять пальцев, говорю я!

— Но кто же это сделал? — спросила, задыхаясь, Лиана.

Всякому другому она, наверное, с первого слова зажала бы рот и не допустила бы открыть эту ужасную тайну, чтобы не стать ее хранительницей; но эта женщина, носившая с невероятной силой воли в течение тринадцати лет железную маску, внушала ей уважение и увлекла ее своим невероятным рассказом, когда под влиянием сильного волнения отбросила свою обычную суровость.