Читать книгу "Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш"

– Предположим, что у меня СПИД. Тогда я должна настаивать, чтобы клиенты надевали презерватив, да? И, даже если они будут надевать его, я все равно скоро начну болеть, да? Я начну худеть, как ты мне рассказывала. У меня будет понос и температура, а потом, может быть, туберкулез и грибок во рту. Ну допустим, туберкулез я еще могу вылечить - лекарства выдают бесплатно. Грибок тоже - «Низоралом», который обойдется мне в пятнадцать клиентов. Но мне все равно не выздороветь. Грибок появится снова, температура тоже, грудь постепенно обвиснет, высохнет, как увядшие цветы. Так ведь, Элиза? У вас есть лекарства, которые могут позволить себе богатые люди, чтобы контролировать течение болезни. Ты мне о них говорила. Хорошо, тогда я буду обслуживать две-три тысячи клиентов в год и таким образом смогу покупать себе эти твои лекарства. Ты себе представляешь - еще две-три тысячи больных, чтобы вылечить одного единственного? Даже не вылечить, просто чтобы умереть позже, чтобы умереть достойно, как. ты говоришь. Но умереть - это ведь значит умереть. Вы все здесь похожи на бессмертных ангелов-хранителей, которые провожают нас под руку до смертного одра. Но, чтобы умереть, вы мне не нужны. A. сдавала анализы, потому что была влюблена, Элиза. Я мечтала. О муже и детях. В мечтах женщины нет места болезням. Элиза, я мечтала уехать, просто уехать. Не важно куда, в твой ледяной холод на твои улицы, заваленные снегом, в бедный квартал Брюсселя, на тротуары Парижа, Не важно куда, лишь бы уехать отсюда. Элиза, Валькур, вы милые люди, но вы ничем не можете помочь. Я не хочу знать, что написано в конверте. Если у меня СПИД, я умру, нет - все равно умру. Вы смотрите на нас, делаете пометки, составляете отчеты, пишете статьи. А в это время мы умираем у вас на глазах. Вы же продолжаете жить, хорошеете. Вы мне нравитесь, но не кажется ли вам, хотя бы иногда, что вы живете за счет нашей смерти?

Бернадетта разорвала конверт на мелкие кусочки и развеяла их по ветру, а потом плюнула в сердцах. И вернулась на свое место за большим столом в глубине бара у бассейна. Ночь, как всегда здесь, наступила неожиданно, волна темноты расплывалась по красной земле. И, словно сговорившись, замолчали вороны и сарычи, клиенты перешли на шепот, девушки приготовились. Наверху, на пятом этаже, в столовой стали собираться умудренные опытом эксперты и консультанты, дотошные и образцовые, безучастные летописцы всевозможных невзгод и напастей. Зозо принес из столовой белую накрахмаленную хлопчатобумажную скатерть и накрыл ей столик под фикусом. «Эмерите бы понравилось», - сказал он, и крупная слеза скатилась по его круглому, как полная луна, лицу. Салат из помидоров, филе тилапий в масле с лимоном, перезревший камамбер, «Кот-дю-Рон»[41], слишком дорогое и немного подкисшее. Эмерита предпочла бы антрекот с жареной картошкой для поддержания веса, подумал Валькур, или куриные ножки. Элиза, обычно болтающая без остановки, до сих пор не произнесла ни слова. Валькур и Жантий вяло обсуждали подготовку к свадьбе.

– Бернадетта права, - сказала Элиза, нервно тыкая вилкой филе рыбы. - Мы спасаем одного, а в это время на наших глазах умирают десять больных. Три года назад, когда я приехала сюда, десять процентов результатов анализов показывали положительную реакцию. Но пусть даже Бернадетта права, и мы, возможно, всего лишь беспомощные наблюдатели и живем, как она говорит, в чем-то за счет их смертей, и все же она не убедила меня уехать. Я остаюсь и буду продолжать работать. Буду учить, раздавать презервативы, пусть мне поверит всего лишь один человек из ста, но хотя бы он не умрет. Мне этого достаточно. А главное, надежда, черт побери, надежда. И, клянусь распятием, это тоже важно! О, во мне проснулась квебечка. За Эмериту, которая верила и надеялась. Но, если серьезно, Валькур, вам с Жантий и малышкой лучше уехать. Сейчас здесь не самое лучшее место для влюбленных. Это страна безумцев и борцов. Уезжайте. Пусть эта девчушка вырастет в красивой стране. В нормальной стране.

Жантий ласково спросила Валькура, хочет ли он уехать. Ее здесь ничто не держало.

– А предрассветный туман, Жантий, в долинах Кигали, а солнце, разгоняющее эти белые клубы, похожие на ватные грибы, а крики спускающихся в долины детей, что бегут в свои школы? А спокойное воскресное утро, когда время течет медленно и ты в своем голубом платье торжественно шагаешь в церковь Святого семейства? А пение и танцы во время мессы, эти протяжные нежные песнопения, что больше похожи на любовные баллады, чем на церковные гимны? А еще шашлыки из козлятины у Ландо и свежие тилапии из озера Киву. Мясо поджарых курочек, которых разводят на холмах. Помидорные ряды на рынке Кигали, где тридцать женщин болтают и хихикают, пряча свою нищету за улыбками с подарочных открыток. Дорога в Рухенгери и вулканы, возникающие вдали, как на киноэкране. Отвесные склоны холмов, покоренные твоими предками, разбитые на тысячи участков плодородной земли, которые до сих пор обрабатывают миллионы молчаливых и трудолюбивых муравьев. Полуденные грозы во время сезона дождей, которые в считанные минуты сменяет палящее солнце. Свежий ветер, обдувающий холмы. Сам Бог, согласно вашей пословице, спускается на руандийскую землю, чтобы отдохнуть. И ты хочешь уехать отсюда?

Войны, убийства, голод - вот что кормило Валькура уже более двадцати лет. И все это время он жил в чужих странах. А теперь у него была своя страна, которую нужно было защищать, страна Жантий, Метода, Сиприена, Зозо. Он проделал долгий путь и наконец мог сказать: «Здесь я хочу жить». Это он и пытался объяснить Жантий, не сводя глаз с пустой тарелки, чтобы ее взгляд, которого он старательно избегал, не смущал его еще больше. Он взвешивал каждое слово, чтобы как можно точнее выразить значимость сделанного им открытия: он нашел женщину, рядом с которой хотел прожить остаток жизни, и свою страну. Что значит родная страна, если ты не военный и не рьяный патриот? Это место, где потаенные чувства приходят в гармонию с окружающим миром, где путник находит долгожданный приют. Здесь все знакомо, все понятно, цвета и запахи кажутся родными. И ощущение, что здесь тебе всегда дует попутный ветер. И ты отказываешься от глупости и бесчеловечности, точнее, не хочешь принимать все то, что так упорно взращивается.

Бегство, пусть даже на некоторое время, совершенно его не устраивало. Теперь он хорошо знал, что уехать из страны, которая тебе по душе, означает перестать жить, превратиться в зомби, чье безжизненное тело скитается по пустынным землям, принадлежащим чужому народу. Он столько ходил и бродил, спотыкался и отступал, пока наконец не нашел свой собственный холм.

– Если ты попросишь меня уехать, я сделаю это с сожалением, зная, что серым осенним утром нам так будет не хватать теплого ласкового дыхания эвкалиптов, что мы станем безмолвно упрекать друг друга в бегстве. Жантий, мы уедем отсюда, только если ты этого действительно хочешь или если нас вышлют.

Элиза, которая уже давно тоже приняла решение остаться, несмотря на все ее жалобы, гнев и угрозы, сказала, поднимаясь: «Валькур, ты еще более сумасшедший, чем я думала». Жантий хотелось поцеловать Валькура. Но она лишь украдкой носком погладила своего будущего супруга по ноге.

Элиза расцеловала их, обняла крепче, чем принято, и ушла, унося с собой остатки «Кот-дю-Рона», «на дорожку».