Читать книгу "Анна и черный рыцарь - Финн"

Потом я спросил ее о Сатане. «А Старый Ник холоднее», — сказала она. Знаете, Финн, в том, как она формулирует свои идеи, есть некоторый смысл. Возможно, ошибка с моей системой ценностей состояла как раз в том, что я никогда не подвергал ее сомнению. Наверное, мне не следовало так на нее набрасываться, но, кажется, у этой девочки есть ответы на все мои вопросы. Хотя это не значит, что я эти ее ответы понимаю!

Я спросил ее, где мне найти мистера Бога. Ее ответ меня отнюдь не успокоил! Она сказала: «В вопросах и в загадках». Как вам это нравится, Финн? Я допускаю, что она вполне может быть права. Понимаю, Финн, что я иногда слишком механистичен в терминах, но другого выхода у меня нет. Мне трудно думать о чем-то таком, что невозможно проверить и доказать. Я хочу знать, что такое мистер Бог, а наша юная дама может быть весьма убедительной. Во всех ее проклятых кругах и разноцветных точках есть некий смысл. Мне всегда казалось, что, когда люди говорят о боге, он остается абсолютно далеким и абстрактным понятием, а вовсе не теплым, как говорит Анна. Наверное, если бы мы могли окрасить чем-то одним свое видение целого и увидеть это самое целое в одном, это и был бы ответ на вопрос, что такое мистер Бог. Анна может делать это с невероятной легкостью, и мне в ней это ужасно нравится. Простите, Финн, что мои слова звучат так сухо, но такой уж я есть. Я в этих вопросах неспециалист. С другой стороны, мне всегда нужна практика. Она мне напоминает страховую компанию, если вы понимаете, о чем я.

Я не понимал.

— Невежество в одном может, если правильно поставить дело, привести к познанию другого. Вот мы и опять возвращаемся к тому же самому, но, надо вам сказать, я нахожу ее способ мировосприятия совершенно неотразимым.

На самом деле Джону приходилось туго с Анной и с тем, что он ласково называл «невидимым жалом детства». А все его желание видеть вещи чужими глазами!

Одно было несомненно: он здорово изменился.

В тот вечер она не стала тратить много времени на чай и, покончив с ним, немедленно устремилась в сад.

— Ну-ну-ну, и что послужило причиной этого маленького извержения?

— Полагаю, ничто не послужило, — отозвался я. — Время от времени с ней такое случается. Кажется, мне срочно требуется что-то покрепче чая. Пинта, скорее всего, подойдет, а возможно, даже две.

— Почему бы и нет, Финн, почему бы и нет. Да-с, все-таки я для этого староват. Мысль о том, что каждый день моей жизни вокруг будет носиться вот такой сорванец… пожалуй, для меня это слишком. Нет, Финн, не этот конкретно сорванец, давайте расставим точки над «i». Она же никогда не отходит от вас, если только ей не надо над чем-нибудь подумать, правда?

— Чистая правда. А как вам нравится идея о том, чтобы засунуть Вселенную себе в ухо, Джон?

— Не особенно приятная мысль, честно вам скажу, но другого способа решить эту проблему я не вижу. Быть может, мы с вами действительно какого-то неправильного размера. Мне нужно над этим подумать, и самым серьезным образом.

— Пока вы будете думать, Джон, не уделите ли пару минут и моей проблеме тоже? Как вам удается разговаривать с ангелами?

— Не разговаривать, Финн, нет. Складывать. Тут есть разница, не особенно большая, но все-таки есть.

Прежде чем расстаться, мы выпили еще по пинте, и, если бы не моя пассажирка, одной бы дело не кончилось.

— Удачи вам с ангелами, Финн! — пожелал мне Джон на прощание. — Я в вас очень верю и знаю, что вы что-нибудь придумаете к ее вящему удовлетворению.

— Да не вопрос, — отвечал я.

* * *

— Взросление, — сказал как-то вечером Джон, глядя на меня поверх кружки с пивом. — Взросление — что это, к дьяволу, такое?

— И не спрашивайте. Если даже вы этого не знаете, то ума не приложу, кто мог бы знать.

— Тише, тише, мой молодой Финн. Не сыпьте мне соль на раны. Тут, скорее всего, дело в том, чтобы научиться понимать. Если нет, то в чем же еще?

— Возможно, вы и правы, но ведь так получается далеко не всегда, не правда ли?

— Согласие подчиниться идеям других людей — вот что это такое. Подчинение!

— А! И к чему нас это ведет?

— К нашей юной леди. В последнее время я очень много думал о ней. Я все еще не могу ее понять. Быть может, не пойму никогда.

— Быть может, нам это не суждено, — вставил я.

— Суждено, Финн, суждено! Отставить такие настроения. Нам не суждено быть никем, кроме нас самих, и никто из нас пока в этом не поднаторел. Конформизм, соответствие чужим идеям — слишком большая цена за удовольствия жизни. Я гораздо старше вас, молодой Финн, и мне это отнюдь не нравится. Ни капельки. У малышки есть что-то такое, чего нет у меня, и вот уже несколько недель я бьюсь над этой загадкой. Я даже знаю, что это такое. Это то, что я утратил уже слишком много лет назад. То, что мне следовало беречь ценою жизни. Я не понимал этого вплоть до недавнего времени. Конформизм стал причиной утраты, но до сих пор я этого не замечал.

— Что это, Джон? — осторожно спросил я. — Что вы утратили?

— Видение. Когда-то оно у меня было, но не теперь. Щебет нашей маленькой Анны временами напоминает мне о нем, но, боюсь, у меня его больше нет. Боюсь, я утратил его навсегда.

— Видение, Джон? Разве не у всех оно есть?

— У всех, дорогой Финн, но конформизм вышибает его из нас, а потом оказывается, что уже слишком поздно.

— Только не с вами, Джон. Я, конечно, могу и заблуждаться относительно смысла ваших речей. Что конкретно вы имеете в виду?

— Именно то, что вы только что сказали. Вы не знаете, что я имею в виду. Малышка никогда не сделает подобной ошибки; она всегда будет знать.

— Это уже слишком, Джон. Вы меня окончательно запутали. Это на вас непохоже.

Он усмехнулся.

— Неужели вы не замечали, Финн, что у воображения, как и у любви, всегда есть собственный язык, которого вам не найти ни в одном словаре? Малышка это знает и потому всегда ищет новые слова. Я слушаю и слышу, что она говорит. Быть может, я слышу слишком хорошо и всякий раз дорабатываю и исправляю то, что слышу, но часто — о, даже слишком часто — я просто не слушаю ее. Быть может, в этом-то и состоит проблема взросления — слышать, но не слушать. Проклятые дети, — ухмыльнулся он, — они слушают, но очень редко слышат. Это всякий раз напоминает мне об афоризме, который часто повторяет ваша матушка.

— Который из, Джон? Их у нее довольно много.

— Тот, что про умение останавливаться.

— А, это который про то, что если ты в течение дня ни разу не остановился, то, значит, не сделал ничего стоящего. Этот?

— Да, именно этот. Он кажется глупым, даже совершенно идиотским, пока ты не остановишься, не прислушаешься, и тут-то он обретает смысл.

— Дома мы называем это «мамочкины пышки».