Читать книгу "Персона вне достоверности - Владислав Отрошенко"

Во флигеле было светло от оголенных окон, но бабкам и дедам хотелось еще больше света, они держали в руках зажженные свечи, излучавшие тонкие ароматные струи тепла. Трепетные огоньки отзывались нежным мерцанием на их голоса.

— Слышишь ли ты нашу песню, прадед Гриша? Слышишь, как воет у печки маленький дед? Если слышишь, то хоть бы рукою пошевели, хоть бы глаза приоткрой на минуточку. Ай-ёй!

Деды пели сдержанно; едва шевеля губами, они гудели в усы и бороды. А бабки все разом ударяли звучными голосами, отдергивая вниз маленькие круглые подбородки.

— Крепко ты задремал, прадед Гриша, — пели они, — так крепко, что стал покойником. И вот мы пришли прощаться с тобой, ай-ёй, прощаться с покойником Гришей.

Прабабка Анисья сидела у гроба с красными осохшими глазами; она все еще злилась на кормчего за то, что он придумал себе умереть, она злилась, но песня о прадеде Грише источала в ее сердце животворную нежность, и Аниська, забывая обиду, пела со всеми вместе:

— Хоть ты и умер зачем-то, старый наш прадед Гриша, а мы тебя все равно любим, прощаем и отпускаем — иди совсем со двора, раз тебе так захотелось увидеть тот свет. Только брешет кум дед Проня, что будто темно на том свете. Как же — темно, раз он свет?

— Узрим свет! — протянул кто-то из хора.

И грянула во флигеле кормчего песня о свете. Она нарастала, голоса, набирая силу, звучали все громче и решительней. Деды и бабки пели уже не с тихой грустью, но с торжествующей яростью.

О старателе

(Эпилог)

Двор прадеда Гриши — знойное царство пчел и стрекоз! Озаренный светом памяти, встает из мрака сияющий остров, и каждая былинка в нем, дивно преображенная, взывает призраком истлевшей радости. Тщится неутомимый старатель достичь ничтожного этого лоскутка земли, отторгнутого пучиной времени, проникнуть в его золотоносные недра.

Старатель, старатель! Он жаждет счастья, любви и радости, и нет ему дела, где обретаются их драгоценные россыпи — в настоящем, в былом или в будущем. Он стремится туда, где они блещут ему вернее всего.

Двор прадеда Гриши! Отыскав тебя в сумраке отдаленных дней, явился к тебе нежданный пришелец, житель иных, неведомых тебе времен. Уязвленный тоскою, стоит он у твоих ворот, как некогда стояли здесь просящие подаяния шарманщики, побирушки, бродяги. Старатель, старатель! Смотрят на него удивленно старческие лица, смотрят и не узнают в нем былого обитателя светозарного оазиса. Здравствуй, здравствуй, двор прадеда Гриши! Здравствуйте, Анисья Семеновна, Григорий Пантелеевич, Семен Алексеевич и Ефрем Савельевич. Здравствуйте, бабушка Муха, Феликс Аркадьевич, Варвара Андреевна и Николай Макарович. Здравствуйте, жившие и труждавшиеся на этой земле. Чем одарите вы незваного гостя на светлом празднике вашего воскресения? Чем вознаградите труды старателя? Он извлек из реки забвения золотые крупицы вашей жизни! Простите ли вы его за то, что он, утратив право на беззаветную вашу любовь, дерзнул говорить и мыслить о вас на языке любезного вам дитяти, в душе которого едва прозябало зыбкое ощущение бытия, — за то, что он, утратив былую способность смотреть на вашу жизнь светлым оком, не замечая в ней трагизма и неизбежных страданий, дерзнул лепетать с веселой беспечностью о старости, смерти и разрушении.

— Бог тебя простит, старатель. Ступай, ступай со двора! Если ты и есть то дитя, что мерцало нам зыбкой звездочкой, освещая темные дни нашей старости, ты уже взял у нас все, что смог, и большего не возьмешь. Ступай, ступай, откуда ты пришел. Живи в своем настоящем мгновении, коим ты пренебрег, как пасынком, ради призраков, взлелеянных памятью. Ибо там, в твоем настоящем, пребывает вовеки немеркнущий свет, там вечный праздник нашего Воскресения.

Рассказы

Из жизни олуха и его приятеля

I

У Николая Львовича большая печаль: третий день не видать Романа Юрьевича. Николай Львович сидит на веранде за круглым столом, накрытым бархатной малиновой скатертью, курит одну за другой длинные хрустящие папироски, высушенные в духовке до воздушной легкости, и страшно злится на этого засранца Романа Юрьевича. А Роман Юрьевич все не идет. Николай Львович купил ему тюбетейку, расшитую бисером, саблю в кожаных ножнах и юлу с огоньками. Ух! какая юла. Раскрутишь ее — вжик-вжик! — и она вся искрится, сверкает — изумрудно-зелеными, красными, синими и желтыми звездами. Роман Юрьевич сроду такой юлы не видал. То-то обрадуется, сукин сын, то-то развеселится: будет скакать, как козел! А Николаю Львовичу — ему что? ему только того и надо: посмотреть, как скачет и радуется этот олух царя небесного — Роман Юрьевич. Николай Львович и сам — хоть и ноги у него тфу-тычерт-как-болят! — будет бегать за ним по комнатам, строить рожки окостеневшими и пожелтевшими от табачного дыма пальцами и кричать на весь дом:

— Козел! Козел! Роман Юрьевич — козел!

А потом они будут играть с Романом Юрьевичем в шахматы. У Николая Львовича будут все фигуры, а у Романа Юрьевича только одна — Магараджа. Всемогущий Владыка Земли и Неба Магараджа Великий Воин. Который ходит, как хочет. Как вздумается Роману Юрьевичу.

Много отважных ратников полягут в сражении с Магараджей!

Круглоголовые пешки — проворные лучники Николая Львовича — окружат со всех сторон Магараджу Романа Юрьевича. Но не дрогнет бесстрашный воитель — всю когорту сметет одним махом. Опечаленный царь Николая Львовича пошлет на бой офицеров — грозных витязей в остроконечных шлемах; вслед за ними двинутся туры — воеводы в зубчатых коронах; и поскачут на Магараджу кони, гордо выгнув могучие шеи. Но рассеет и эту рать несгибаемый воин — славный, всесильный и доблестный Магараджа Романа Юрьевича. А в награду за подвиги и победу он возьмет себе в жены царевну — неприступную и грустную красавицу. Ну а царь Николая Львовича — глупый трусливый царишка — паршивый царек Николая Львовича сам убежит с поля боя…

А потом они будут играть в коня. Роман Юрьевич будет сидеть на коне верхом и держать его за уши, как за уздечку: у Николая Львовича уши для этого самые подходящие — большие и жесткие, как ремень, а у Романа Юрьевича они тонкие и прозрачные, как майские листья, и малюсенькие, как пятачки, и держаться за них совсем неудобно, и о чем тут еще толковать? В общем, дернет наездник за левое ухо — конь поедет налево, ну а дернет за правое — поедет направо. И будет ехать себе и ехать, пока лбом не упрется в буфет. Упрется и станет как вкопанный, потому что конь этот хоть и послушный, но он очень глупый. Он Бестолковый. Сам он не знает, куда надо ехать, а знает только Умный наездник…

Ну и мало ли во что еще они будут играть с баламутом этим, Романом Юрьевичем!

И юлу, наверно, сломают — разобьют ее в дребезги, раскурочат. Да и саблю, конечно, не пощадят, изогнут ее так, что и в ножны она не влезет. А с тюбетейкою — что ж, друзья! — с тюбетейкою дело такое, с тюбетейкою в сад пойдут — собирать в нее вишни и абрикосы…