Читать книгу "mASIAfucker - Илья Стогов"

Было не просто тихо, а так тихо, как бывает лишь в Павловске той осенью, когда ты знаешь, что скоро окажешься женат, и кроме этого не осталось ничего во всем мире.

Она тоже чувствовала эту тишину… и еще тихий смог над текущей внизу речкой.

Спустя секунду из-за поворота тропинки к реке вырулила толпа тинейджеров в широченных, висящих на бедрах штанах. Из их магнитофона, распугивая белок с серыми хвостами и сшибая листья с кленов, ревел голос Дейва Гэана, советовавшего «Enjoy the Silence».

Девушка тоже понимала по-английски. Улыбнулись они одновременно.

Он протянул ей руку, помог спуститься по грязному склону, из которого торчали камни и сгнившие корни деревьев. На границе парка и спуска к реке, там, где начинались голые и ровные склоны холмов — слишком голые, слишком ровные, скорее всего искусственные, — они отыскали корявое, изгибающееся во всех возможных направлениях дерево. Возможно, дуб. Одна из ветвей отходила от ствола низко, у самой земли, параллельно склону. На нее, как на скамейку, они и сели.

Он достал из рюкзака шампанское. Протянул ей стаканчик. Пальцы, которыми она его держала, заканчивались красивыми длинными ногтями.

Когда они допили шампанское, он отбросил пустую бутылку в траву. Может быть, ей тоже придется провести здесь семь тысяч закатов подряд.

Потом закапал дождь. Ни единого слова так и не было произнесено. Впрочем, оба понимали, что предложение сделано и ответ на него получен положительный.

Выбравшись из-под ветвей дуба… а может, не дуба?., они быстро промокли. По ее скулам сбегали серые от туши капли. По тропинке, по которой они полезли вверх, сбегали коричневые от грязи ручейки.

Пока они шагали до станции, дождь еще усилился. Это был очень озябший дождь… почти снег… осени в том году практически не было, и зима началась быстро.

3

Брак — это такая штука… в словосочетании «семейная жизнь» главным словом является «жизнь». То есть ты один раз говоришь: «Да. Согласен» — и потом долгие годы просто живешь рядом с другим человеком… а он (она) живет рядом с тобой… долгие-долгие годы…

Если тебе не понравится то, как ты проводишь время, можно попытаться свалить. Я вот, например, попытался.

Я сел на поезд и оказался здесь… а жена со смешным, ползающим по купленному на мои гонорары ковровому покрытию домашним зверьком осталась дома… единственное, чего я теперь хотел, — тоже почувствовать пальцами ног это ковровое покрытие.

До этого оставались несколько тысяч километров… и еще оставалось понять, что, как ни странно, я вовсе не всегда бываю прав… и, может быть, стоит попробовать хоть иногда просить прощения… не очень часто, но попробовать стоит.

4

Я проснулся на верхней полке девятого вагона. Транссибирский экспресс приближался к станции Логовушка. Название звучало одновременно ласково и настораживающе.

Полку подо мной занимал громадный молчаливый дагестанец. Просыпаясь с утра, он долго лежал, смотрел в окно, потом доставал свертки и завтракал: выпивал бутылку водки и четыре бутылки пива, а закусывал он все это копченой рыбой.

Дагестанец да я — остальные пассажиры были местными. Крепкими сибирскими мужчинами. На пальцах они носили перстни из фальшивого золота. Еще в самом последнем купе перед туалетом ехали несколько солдат в коротких кирзовых сапогах и гимнастерках без ремней.

Соседи пробовали со мной общаться. От голода и усталости я не был способен на вежливость. Когда один, с ног до головы изукрашенный синими уголовными татуировками и имевший восьмиконечные звезды на коленях, сказал, что мои tatoo — гнилые, я ответил, что зато у него — очень красивые.

Сибирский мужчина посмотрел на меня так, будто я только что, стянув носок, размешал горячий чай в его стакане грязным и большим пальцем ноги.

Поезд ехал через Иркутск, Красноярск, Новосибирск… гнойные промышленные наросты с ошалевшим от безденежья населением и бандитами в спортивных костюмах, носы которых выдавали их боксерское прошлое.

Куда именно нужно переводить время, я давно забыл. Спать начинало хотеться в самые неожиданные моменты. Иногда — сразу после обеда. Иногда в семь вечера. Зато после часа ночи заснуть было практически нереально.

Я не ел второй день. Сперва было тяжело, а потом втянулся. Иногда я ходил пить воду из-под кранчика в туалете. Зато сигарет у меня было еще много.

Деньги давно кончились. Рублей осталось всего несколько, а доллар — один, годный разве что на сувенир.

Спал я не раздеваясь. Белые катышки от простыней смотрелись на моих черных джинсах так, будто я провел ночь в вытрезвителе… а ведь ни разу в жизни я не проводил ночь в вытрезвителе.

На станциях бабушки продавали не семечки, а кедровые орешки. Кроме как на станциях, я совсем не видел за окном людей. Покосившиеся дома, распаханные квадратики земли, столбы электропередач, брошенные исполинские бетонные коробки, сгнившие железные механизмы… а между ними — огромные необитаемые пространства.

То есть следы есть… когда-то человек здесь водился… только ушел при нашем приближении, а может быть, спрятался… не любит дневного света. Она такая, моя большая, занявшая две трети Евразии, страна. Много-много места… и совсем немного запуганных, много пьющих людей.

Тайга снаружи горела. Копоть проникала в мельчайшие оконные щели, пачкала белье и оседала на волосах. Может быть, поэтому машинисты спешили проскочить таежные перегоны. Состав летел с труднопредставимой скоростью.

Были перегоны, во время которых проводник предупреждал: держитесь подальше от окон. По его словам, население целых губерний с оглоблями и берданками наперевес временами атаковало состав и на ходу свинчивало детали из цветных металлов.

Впрочем, иногда тормозить все-таки приходилось. Там, где рельсы шли по узким, нависающим над обрывом участкам, мы останавливались и дальше ползли со скоростью выпившего пешехода.

Внутриэкспрессное радио транслировало характерные мотивчики про козырную юность и плачущую на суде маму. Пассажиры, перекрикивая радио, общались:

— Что ты, падла, крыльями своего носа тут машешь? Взлететь охота?

Уже к четырем часам дня в вагоне не оставалось ни единого трезвого мужчины старше четырнадцати лет. Допив напитки, сибиряки вставали и шли ухаживать за проводницей, пожилой монголоидной женщиной. Они называли ее «солнышко», они пахли в ее сторону своими телами… иногда они засыпали, не дойдя до купе проводников.

Так я и ехал. Планета Земля два раза подряд подставила бока своему светилу… исполнилось ровно три недели, как я уехал из Петербурга, и волосы на моей голове отросли еще на полтора миллиметра… больше в мире не произошло ничего… я засыпал в тайге и просыпался в тайге, я становился старше, но не становился умнее, а поезд ехал все западнее.

5

Возникало ли у вас ощущение, что кровать, в которой вы проснулись, — это и есть ваш единственный дом? Другого не будет. Вы просыпаетесь, закуриваете, понимаете, что бежать некуда.