Читать книгу "Утренняя звезда - Андре Шварц-Барт"

Нам не надобен рай на земле, ибо сам человек — лишь земля! Земля он, и только! Поэтому наши мечты не поднимутся выше глаз или рта, выше лба, где морщины проступят на месте, что им подобает.

Ибо не семя, о нет, а скупая земля превращает иных из людей в деревца, что растут средь пустыни. А мы бы желали таким деревом стать, чтобы в каждом ребенке оно прорастало и вверх бы тянулось.

3

Хаим никогда не собирался иметь детей. В какой бы точке мира он ни оказывался, сама мысль оставить после себя маленькое существо, брошенное на волю всех ветров зла, как беззащитная игрушка прихотей истории и людского безумия, была для него нестерпима.

Однажды Сара прошептала ему на ухо, что беременна, и добавила, чуть не плача:

— Ребенок такой маленький, ему всего три недели, он способен уйти просто так, без всяких историй, тебе понятно?

Хаим резко вдохнул и долго выпускал воздух из груди. У него только сейчас возникло пьянящее чувство, что он выходит из Освенцима живым после пятидесяти лет блуждания между каких-то домов, по сути являвшихся лишь бараками Биркенау, среди лиц, оставшихся мертвыми, только удачно подкрашенных, чтобы выглядеть живыми, что, слыша все это время речи людей высокого полета, человечные, дружеские, пронизанные божественным светом, он различает за ними звериный вой, долгий, тоскливый вой в безнадежной ночи.

Он прижал к себе Сару и спросил:

— А тебе не сдается, что я немного староват для семейной жизни?

— Что ты морочишь себе голову, папочка? Мы ведь уже давно ведем семейную жизнь, разве нет?

Она еще теснее прильнула к нему и, так как он не произнес ни слова, подняла голову и увидела на его лице странное выражение. Казалось, он к чему-то принюхивается, словно старая еврейка, склонившаяся над тарелкой, когда глаза, рот, ноздри, чутко подрагивающие на ее физиономии, — все свидетельствует, что кушанье, которое она сейчас поднесет детям, просто восхитительно. Девушка убедилась, что принюхивается он к ней самой и лицо его изменяется: глаза расширяются, наполняются новым выражением, в первый раз напоминающим безоблачное небо, гостеприимно отрытое новому пришельцу.

Хаим предпочел бы укутать жену в мягкий пуховый матрас, защищающий эмбрион от всей остальной планеты, но Сара объявила, что у маленького есть все, что нужно для хорошей жизни, и, напротив, это он днем и ночью придает ей новые силы. Она не обитала, как ее партнер, во времени, где люди были тенями человеческих существ и передвигались в зыбком пространстве, проницаемом для всяких отблесков, событий, пришедших из чужих им веков, и жизненных историй, не имеющих права на реальное существование. Время, где обосновалась она, было точным, ощутимым, она жила в стране, которая каждый день начинала перестраивать себя заново, предполагала впереди мирное будущее и не слишком верила пораженческим прогнозам. Он же, напротив, с первого своего шага по земле Израиля (а это случилось в 1948 году) заподозрил, что эта страна обречена на гибель. Иногда, тщась уверить себя в обратном, он набрасывал общую схему оптимистических суждений, которые объединяло только чудо: барочное нагромождение тех мнений и выводов, что рождались и множились в умах израильтян. Например, он обдумывал возможность отдать часть территории, оккупированной террористами, во владение недружественному соседу, сохранив в ее сердцевине стратегическую военную базу, чтобы действовать оттуда на вражеской территории (что вообще неосуществимо) в случае, если этот сосед нарушит свои обещания. Он также обмозговывал поощрительные меры, необходимые при работе с теми слоями населения, которые по давней еврейской традиции считаются дружественными, тормозящими развитие терроризма. И что надо делать, чтобы смягчить урон, если и эти поползновения приведут к неудаче. Какой надо бросить тогда клич, с чем обратиться к миру и напомнить, что тут имеешь дело с арабо-мусульманским миром как целым и исламо-палестинским как его частью. И надо сделать так, чтобы малых детей в школах не призывали убивать всех евреев на планете, во-первых, и евреев, захвативших Палестину, во-вторых.

Но здесь воображение Хаима буксовало, и все тонуло в немом отказе произнести последнее слово — чувстве таком же древнем, как история его народа.

Когда Сара сообщила ему о своей беременности, она с места в карьер, как будто одно требовало другого, прибавила:

— Так не может продолжаться. Надо, чтобы ты привез меня в Польшу, мне необходимо наконец познакомиться с тем миром, чтобы рассказать о нем ребенку, и потом… — Она осеклась, помедлила, но закончила: — Мне надо их проводить.

— Проводить кого?

— Мертвых, неужели непонятно?..

4

В поезде, который вез их в Варшаву, Хаим опасался вновь оказаться в плену той внегалактической ночи, что когда-то накрывала Освенцим и всю землю и царила в людских сердцах. Она со всех сторон обступала шлемиля-неудачника даже в самые светлые минуты его тогдашней жизни.

Он был нервозен, выбит из колеи. На польской границе вышел из вагона, подошел к автолавке с газетами со всего мира. Выбрал там иллюстрированный журнальчик с броским подзаголовком: «Конец света?» Темнокожий парень купил такой же, они поглядели друг на друга, и Хаим спросил, едет ли молодой человек на этом поезде дальше. Тот ответил, что им по пути. Когда они поднялись в вагон, Хаим пригласил юношу пересесть в свое купе.

Автор заметки утверждал, что человеку не удается «одомашнить» Землю. Молодой человек по сему поводу заявил:

— Ну, это так называемый систематический бред: скоро не будет ни нефти, ни воды, глобальное потепление. А еще — перенаселение и то, что выживут сильнейшие, отсюда — вымирание целых народов, если не рас. Рано или поздно — в ход пойдет атомное оружие… Ужасы, по сравнению с которыми двадцатый век покажется детской игрой…

У Хаима сжалось сердце, но он состроил равнодушную мину и швырнул журнальчик в корзинку для мусора. Если планете суждено умереть, к чему терзаться мыслями о трагедиях, которые считались вечными? Что до него, мысль о конце света его преследовала, но не как угроза, а как весть о примирении между живыми и исчезнувшими народами, как упразднение дистанции между жизнью и смертью, между племенами палачей и их жертв, одинаково обреченными, коль скоро всех сметет одним уравнительным цунами.

Молодой человек доверительно сообщил, что он метис из Гваделупы, его отец — уроженец Антильских островов, а мать — еврейка. Так что он имеет проблем на двести процентов: как стопроцентно чернокожий и вдобавок стопроцентный еврей. Сейчас его очень тревожит оборот, который приняли мировые события: не совсем понятно, как тут остаться верным обеим своим кровям. Он ощущает себя в центре глобальных противоречий, разделяющих народы Севера и Юга, и не может определить, как будет выглядеть завтрашний день мира и каково там придется ему самому.

— В этом-то и штука, — кивнул Хаим. — Как быть верным каждому народу по отдельности, если они составляют единое целое?

— Тогда выходит, что у всех народов две кожи, — вмешалась Сара. — И у евреев?