Читать книгу "Конфеты с ликером - Людмила Петрушевская"

Дело-то с Артемидой выяснилось неожиданно просто: Аля познакомилась — она была недурна собой — с неким парнишкой, который тоже был из их с Артемидой генерации, а проще говоря, был с ними с одного года и был, оказывается, в свое время одноклассником Артемиды, — так этот парнишка очень просто сообщил, что Артемида никакая не профессорская дочь, а дочь машинистки, и что кончали они не английскую школу с машинописью и стенографией, а обычную, заурядную, и что квартиру-то да, дали им в свое время, но не трехкомнатную, а двух, и живет там, во второй запроходной комнате, замужняя сестра с семейством, — вот так.

Вот так, так постыдно все оказалось, так нелепо, и Андрюша иногда даже закидывал голову и тряс ею, как бы не понимая, в каком мире он живет, а Артемида все сидела за своим оборонным валом, валиком, за крошечным бруствером, почти не закрытая, открытая всем гвоздям и пулям, — но что с ней можно было поделать, с этой врушкой! Как это говорится о мертвом убийце: «Теперь что хочешь, наружи не оставишь». Так и с Артемидой, что теперь было с ней поделать? Сама она себя наказала, сама себя раба бьет, — и посмотрите, как долго она все это врала, сочиняла, как ела свой жалкий бутербродик, якобы оттого такой маленький, что желудок у нее еще в детстве уменьшался, уменьшался и уменьшился, и знаменитая мать не знала, что и поделать со своей тощей дочерью, — а на самом деле весь этот бутерброд исходил из соображений экономии!

И так на самом деле была нелепа и глупа эта ситуация, в которую она попала, что даже и места для жалости не могло остаться ни у кого в душе: чего здесь было жалеть, спрашивается? Здесь мог быть один только смех и недоумение, и всё, и потрясание головой, как это имело место у Андрюши.

Однако жалость ходит своими неисповедимыми путями, как и любовь, и пожалеть кого-то, всей душой и отчаянно пожалеть, — это, оказывается, дело случайное и нелогичное.

И неожиданно Андрюша был вынужден уйти с работы от этой истории подальше — не именно от этой истории Артемиды, которой его строгая душа не смогла вынести, а просто от той странной истории, которая у него заварилась с В. Д. Что-то произошло с В. Д., ранее всегда считавшим Андрея единственной надеждой науки и относившимся к нему как строптивый, но бессильный перед своей любовью отец. И что бы могло заставить Андрея уйти с работы? Ведь не присутствие же грешной Артемиды тут же, под боком? Да, что-то случилось, и, видимо, в отделе вдруг создалась такая ситуация, при которой все перспективы для Андрея разом закрылись, поскольку В. Д. все старался смотреть поверх Андрюшиной головы, а Эдик все тревожно звонил Лидке, и она односложно ему отвечала, и было видно, что Эдик в курсе и ранен еще глубже, и что именно Лидка осветила ему всю гамму событий, так что Эдик задымился.

А В. Д., движимый неизвестно чем, вдруг стал на собрании орать на Артемиду, что она не чешется поступать в институт, тратит время черт знает на что, на тряпки.

Артемида, ничуть не обрадовавшись, пошла в отпуск для поступления в институт, на который ей указал В. Д. как на институт, где его помнят и где он что-то может. Но только Лидка знала, что Артемида никаких экзаменов не сдавала, а ходила лежать в больницу и вернулась через три дня скучная и осторожная, сказав всем, что получила двойку.

Андрюша же был в это время где-то за горизонтом, в новом с иголочки институте, и начинал новую жизнь с надеждой на повышение, квартиру и так далее, и все так и вышло.

Так что наше повествование кончается полной победой героя.

Некоторые скажут, что победитель-то победителем, но кого тут было побеждать — стариков, женщин и невротиков, что ли? Другое дело, что таковыми мы все являемся.

Опять же другое дело: что такое суть победы над нами? И не поддержать ли ту мысль, которая уже высказывалась в начале нашего повествования, — что любые победы суть явления временные, что жизнь такова, что она все изворачивается, все поднимается после ударов, все растет и пучится.

В частности, в один прекрасный рабочий день испуганная Лидка, вернемся к ней, позвонила Эдику и сообщила ему, что видела в городе Андрюшу и что Андрюша вроде бы сказал, что скоро обнародует ее, Лидку, — то есть, сказала Лидка, расскажет, наверное, все мужу, только зачем? В ответ на что далекий уже Эдик машинально ахнул, но уже без прежнего энтузиазма, как будто что-то соображал про себя, как будто в этот момент что-то отвлекало его, какие-то горькие мысли.

Но еще через неделю Лидка опять сама позвонила Эдику и сказала теперь, что все в порядке, она выяснила, что просто Андрюша решил стать писателем и описать ее, Лидку.

И вот тут Эдик стал долго и радостно хохотать, как в прежние времена, как если бы к нему вернулись все силы и он стал опять молод и здоров.

Однако шуткой-смехом, шуткой-смехом, как говорит одна незамужняя библиотекарша, шуткой-смехом, а все-таки болит сердце, все ноет оно, все хочет отмщения. За что, спрашивается, ведь трава растет, и жизнь неистребима вроде бы. Но истребима, истребима, вот в чем дело.

Маленькая Грозная (повесть)

1

Эта вечная фраза сопровождала Грозную до самого конца: «Почему их двое?»

То есть она догадывалась, что находится под контролем, так было всегда, органы всё видят. Но чтобы двое и с какой целью так открыто? Мужчина и женщина приходили безо всякого ордера, не имея никакого права, у них были все ключи и какие-то возможности открывать дверную цепочку или засов на кухне. Нагло сидели, как бы ее выживая, на диване у покойного мужа в комнате, все время сопровождали ее во все места общего пользования, нисколько не стесняясь. Однако и не арестовывали. Какая-то тактика сживания со свету.

Мужчина был очень худой, в шинели даже. Не снимая сидел. Грозная включала телевизор, они оба тут как тут, «ну хорошо, я выключу телевизор, дальше что?» (Это она говорила при сыне.) «Я выключу телевизор, дальше что, так и будете сидеть как пришитые?» И тут же сказала сыну: «Ты сиди, это тебя не касается. Ты ни при чем».

Дальше, через некоторое время, будучи то ли одна, то ли при тех двоих, она упала на ровном месте, сломала шейку бедра, никто не помог, сама доползла до телефона и позвонила сыну.

Между прочим, когда хоронили Грозную, народу было мало.

Кое-кто из родни не пришел, другие убрались сразу же после кремации, замкнутые и холодные, и даже зять и внучка не явились из-за границы. Однако Грозная теперь лежала в виде жалкой старушки, был заказан гроб с музыкой, конец всему, лились тихие звуки органа (или шла запись), и все шло по порядку, как полагается; вокруг гроба, сплотившись, стояла кучка мрачных людей. Когда открыли гроб, женщины заплакали.

Похороны устраивала крепкая пенсионерка-дочь, она же и говорила, задыхаясь от рыданий, речь над гробом.

Все было в порядке, дочь-пенсионерка выехала сюда из-за границы, хотя и не вовремя, все тянула, откладывала, видимо, не решалась, но потом разведка донесла, что надежды уже нет, Грозная никого не узнает и можно элементарно опоздать.