Читать книгу "Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом"

Домой! Наконец-то он едет домой, в фатерлянд! В свой дом, которого он никогда не знал. Эта мысль вытеснила собою все физические неудобства занявшего несколько суток путешествия к Берлину в промерзшем поезде. По приезде буйная радость Альфреда была несколько омрачена зрелищем поникших войск побежденной германской армии, марширующих по Унтер-ден-Линден. Берлин, как Альфред сразу же ощутил, был городом не в его вкусе, и он почувствовал себя еще более одиноким, чем прежде. Поселившись в приюте для эмигрантов, он ни с кем там не разговаривал, но жадно прислушивался к чужим разговорам. Слово «Мюнхен» было на устах у всех. Туда стекались художники-авангардисты, там множились антисемитские политические группировки. Кроме того, Мюнхен был излюбленным местом встречи радикальных антибольшевистских агитаторов-белогвардейцев. Притяжение Мюнхена было неодолимым, и, убежденный в том, что там ждет его судьба, Альфред уже через неделю ехал в Баварию автостопом на грузовике, перевозившем скот.

Поскольку с деньгами у него было туго, Альфред получал бесплатный обед и ужин в мюнхенском центре для эмигрантов, где вполне достойно кормили, но выдвигали унизительное требование приносить с собой собственные ложки. Мюнхен был открытым, солнечным — переполненный буйной жизнью, битком набитый художественными галереями и уличными художниками: их работы были гораздо лучше, чем его собственные, и все же плохо продавались. Временами его охватывала тревога: на что он станет жить? Где найдет работу? Но по большей части Аьфред оставался безмятежен: уверенный, что оказался в нужном месте, он не сомневался, что рано или поздно будущее раскроет ему свои объятия. В ожидании этого момента он проводил время в художественных галереях и библиотеках, читая все, что мог найти по еврейской истории и литературе, и начал делать наброски книги — «След еврея в перемене эпох».

Пока он изучал еврейскую историю, в текстах то и дело всплывало имя Спинозы. Хотя Альфред оставил в Ревеле все свои пожитки, взяв с собой лишь один чемодан, он все же сохранил свой экземпляр «Этики», но, памятуя о совете Фридриха, не пытался снова ее прочесть. Зато вписал свое имя в библиотечный лист ожидания на другую книгу Спинозы — «Богословско-политический трактат».

Однажды, когда он бродил по улицам Мюнхена, безуспешно пытаясь торговать с рук своими рисунками, удача снова улыбнулась ему: его взгляд случайно упал на здание, на котором висел плакат: Эдит Шренк. Уроки танцев. Эдит Шренк — это имя было ему знакомо: давным-давно ставшая ему чужой жена Хильда и ее подруга Эдит вместе учились хореографии в Москве. Хотя он был стеснителен по натуре и разговаривал с Эдит всего раз или два, Альфред так истосковался по знакомым лицам, что решился и робко постучал в дверь. Эдит, одетая в черное трико и стильный аквамариновый газовый платок, обвивавший ее плечи, сердечно приветствовала его. Провела в дом, пригласила присесть, угостила кофе и стала расспрашивать о Хильде, которую очень любила. Беседовали они долго, и Альфред мало-помалу рассказал о своей неуверенности в будущем, о своем интересе к еврейскому вопросу и о том, что ему довелось пережить во время русской революции. Когда он упомянул, что пишет собственный памфлет об опасностях еврейского большевизма, Эдит накрыла его руку своей.

— О, Альфред, тогда вы должны нанести визит моему другу, Дитриху Эккарту, издателю еженедельной газеты Auf gut Deutsch[70]! У него похожие взгляды, и он может заинтересоваться вашими наблюдениями относительно русской революции. Я дам вам его адрес. Когда встретитесь с ним, сошлитесь на меня.

Альфред откланялся и, не тратя времени даром, направился на встречу, изменившую его жизнь. По дороге в приемную Эккарта он пытался купить номер газеты в двух ларьках, но ему сказали, что все экземпляры распроданы. Поднимаясь по ступенькам на третий этаж, где располагался офис Эккарта, он припомнил предостережение Фридриха о том, что импульсивные фанатические поступки могут погубить его. Но, выбросив этот совет из головы, Альфред распахнул дверь, представился Дитриху Эккарту, упомянул Эдит и выпалил:

— У вас найдется работа для борца с Иерусалимом? Я всецело предан этому делу и буду сражаться, пока не паду на поле боя!

ГЛАВА 15. АМСТЕРДАМ, июль 1656 г

Двумя днями позже, когда Бенто и Габриель готовили лавку к открытию, мальчик в кипе подбежал к ним, остановился, переводя дух, и выдохнул:

— Бенто, рабби хочет поговорить с тобой! Прямо сейчас! Он ждет у синагоги.

Бенто не удивился: он уже ждал этого приглашения. Он неторопливо убрал метлу, отпил последний глоток кофе из своей чашки, кивком попрощался с Габриелем и молча последовал за мальчиком к синагоге. С выражением мрачной озабоченности на лице Габриель встал на пороге и смотрел, как их фигуры удаляются, делаясь все меньше и меньше.

В своем кабинете на втором этаже синагоги рабби Саул Леви Мортейра, одетый как процветающий голландский бюргер — в штаны из верблюжьей шерсти, куртку и кожаные башмаки с серебряными пряжками, — раздраженно постукивал пером по столу, ожидая Баруха Спинозу. Высокий, внушительный 60-летний мужчина с острым, как спица, носом, наводящим страх взором, сухими губами и хорошо ухоженной седой бородкой, рабби Мортейра мог претендовать на самые разные звания — почитаемого ученого, плодовитого писателя, яростного интеллектуального борца, победителя в тяжелых схватках с конкурирующими раввинами, благородного защитника святости Торы, — но терпеливым человеком его назвать было никак нельзя. Прошло почти полчаса с тех пор, как он отправил своего посланца, мальчишку, проходящего подготовку к бар-мицве, привести к нему заблудшего бывшего ученика!

Саул Мортейра величественно правил амстердамской общиной евреев в течение 37 лет. В 1619 году он был назначен на свой первый пост — раввина Бет Якоб — одной из трех небольших сефардских синагог города. Когда его конгрегация слилась с Неве Шалом и Бет Исраэль в 1639 году, Саул Мортейра был избран первым из всех кандидатов, чтобы занять пост верховного раввина новой синагоги Талмуд-Тора. Могучий бастион традиционного иудейского закона, он в течение десятилетий защищал свою общину от скептицизма и секуляризма все новых волн португальских эмигрантов, среди которых многие были силой обращены в христианство и лишь единицы получили начатки традиционного еврейского обучения. Он был осторожен: ознакомление взрослых людей со старыми традициями — это нелегкая работа. Он очень хорошо знал то, что со временем становится достоянием всех религиозных учителей: крайне важно очаровывать учеников, пока они еще совсем юные.

Неутомимый просветитель, он создал всеобъемлющую программу обучения, нанял многих учителей, лично ежедневно давал уроки иврита, Торы и Талмуда старшим ученикам и бесконечно состязался с другими раввинами за верховенство своей интерпретации законов Торы. Один из самых трудных диспутов имел место 25 лет назад — с его помощником и соперником, рабби Исааком Абоабом де Фонсекой, по вопросу о том, уготована ли жизнь вечная в грядущем мире нераскаянным грешникам-евреям — даже тем, которые были вынуждены под страхом смерти от рук инквизиции обратиться в христианство. Рабби Абоаб, у которого, как и у многих членов конгрегации, имелись обращенные родственники, остававшиеся в Португалии, утверждал, что еврей всегда остается евреем, и что все евреи в конечном счете попадут в блаженный грядущий мир. Еврейская кровь никуда не девается, настаивал он, и ничем ее не изничтожишь, даже обращением в иную религию. Как ни парадоксально, в поддержку своего утверждения он приводил слова злейшего врага евреев — королевы Изабеллы Испанской, которая признала необоримость еврейской крови, когда учредила limpiezas de sangre. законы о «чистоте крови», которые препятствовали «новым христианам», то есть обращенным евреям, занимать важные государственные и военные посты.