Читать книгу "Мечты на мертвом языке - Грейс Пейли"

Нет, Изя, строите. Видно, что говорит серьезно и что ей не все равно. Почему видно? Так годы в аптеке. Ты смотришь. Наблюдаешь. Покупатель всегда прав, но очень часто ты знаешь, что и неправ и к тому же идиот набитый.

Вдруг, откуда ни возьмись, я ее вычислил. Я сказал себе – Изя, что ты стоишь здесь с этой женщиной? Гляжу ей прямо в глаза и говорю: Фейт? Правильно? Послушайте. Нет, вы послушайте, я к вам имею вопрос. Разве неправда, когда вы ни позвоните, я… может быть, я уже закрываю, что с этого… но я беру пенициллин или же, после, тетрациклин и иду. Вы еще проживали на четвертом этаже без лифта. Еще на той же площадке жила подруга с тремя девочками, как ее, Сьюзан? Прекрасно помню. Вы стоите в прихожей, лицо заплаканное, света нет, у ребенка жар сто пять и больше, он весь горит, надрывается в кроватке, вы побоялись его оставить. Вы жили одна, я верно говорю? Совсем молоденькая. Также припоминаю вашего супруга, очень нервный молодой человек, сейчас он есть, сейчас нету, где-то бродит ночами напролет. Выпивал, да? Ну ясно. Ирландец? Я полагаю, не ладили, взяли и разошлись. Очень просто. Вы, молодежь, знали, как надо жить.

На это она мне не отвечает. А говорит… вам интересно, что она говорит? Выражается! Потом говорит: конечно, помню. Господи, как Ричи тогда хворал! Спасибо, говорит она. Спасибо, господи боже мой, спасибо.

Но я подумал другое: что наш мозг знает свое дело. Когда она подошла, я сперва не вспомнил. Мы были хорошо знакомы, но где? Потом одно какое-то слово, может быть, ее заносчивое лицо, исключительно круглое, какое не часто встретишь, и вот, откуда ни возьмись, ее квартира без света, четыре этажа пешком по лестнице, другие дамочки – все в те дни молодые, веселые… вы могли их видеть на улице в солнечную погоду, идет, тащит пару деток, тележку, велосипед… интересные женщины, но усталые за целый день, по большей части в разводе, возвращаются домой одни. Молодой человек на стороне? Кто знает, как они, такие, устраиваются? На мой вкус, они были самое то, что надо. Иногда, как только пять часов, я становился в дверях полюбоваться на них. Они в большинстве были такие, как полагалось бы манекенщицам. То есть, я хочу сказать, не костлявые, а кругленькие, как будто сложенные из подушек и подушечек, зависит, куда посмотреть; молодые мамы. Крикнете им два-три слова, они вам назад то же самое. Особенно я запомнил ее подругу Рути – у нее были две девочки с длинными черными косичками, вот досюда. Я говорил ей: годика через два, Рути, вы себе будете иметь на руках первостатейных красоток. Мой вам совет, глаз не спускайте. Женщины в ту пору всегда отвечали мило, не боялись улыбнуться лишний раз. Для примера скажут: правда, вы так думаете? Мерси вам, Изя, на добром слове.

Но все это прошлая область, и в этой области есть не только хорошее, а также плохое, и насчет лично данной особочки, вся суть, что я ей делал хорошее, но чтобы видеть много хорошего от нее, так нет.

Постояли немножко. Эммануил говорит: дедушка, пошли на качели. Сходи один – это недалеко, я вижу, там полно ребят. Нет, говорит он, и опять залезает рукой ко мне в карман. Так не ходи… Ах, что за денек, говорю я. Почки на деревьях и так далее. Она говорит: это дерево называется катальпа. Вы шутите! А вон то, без хотя бы листика? Лжеакация, говорит она. Таки видно, что лже, говорю я.

Потом я делаю глубокий вдох: ладно – вы еще слушаете меня? Тогда я вас спрашиваю, если я сделал для вас столько хорошего, включая что даже спас жизнь вашему ребенку, то как с вашей стороны понимать тот поступок? Вы знаете, о чем речь. Чудный день. Я выглядываю из окна аптеки, и что? Четыре покупательницы, которых я как минимум двух видел посреди ночи в халате с криками: Изя, спасите, помогите! Стоят и держат плакаты. ЗАГРОВСКИЙ – РАСИСТ. ЧЕРЕЗ СТОЛЬКО ЛЕТ ПОСЛЕ СЛУЧАЯ С РОЗОЙ ПАРКС ЗАГРОВСКИЙ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОБСЛУЖИВАТЬ ЧЕРНЫХ. Вот куда мне это врезалось! Я показываю на сердце. Мне как-нибудь в точности известно, где оно помещается.

Естественно, ей при моих словах очень неловко. Послушайте, говорит она, ведь мы были правы.

Я хватаюсь за Эммануила. Вы?

Да, и сначала мы послали вам письмо, а вы ответили? В нем было сказано: Загровский, образумьтесь. Это Рути его составляла. Мы писали, что хотим с вами поговорить. Мы проверяли вас. Раза четыре, не меньше, вы держали миссис Грин и Джози, нашу приятельницу Джози, она испанка, но с темной кожей… тоже жила в нашем доме, на первом этаже… заставляли их подолгу дожидаться, пока не отпустите всех остальных. И очень невежливо вели себя, то есть просто по-хамски, вы, Изя, умеете обхамить человека. Джози на это повернулась и ушла, она вас тогда очень выругала. Не помните?

Нет, представьте себе, не помню. В аптеке постоянно стоял гвалт. Люди действительно с болячками – один прибегает, подайте ему кодеин, другой кричит: что делать, мама при смерти. Вот что я помню, а не выходки какой-то испанской скандалистки.

Но погодите, говорит она, – как будто все это не стоит у меня перед глазами, как будто прошлое ей лишь клочок бумаги во дворе – вы не кончили насчет Цили.

Не кончил? Зато вы чуть-чуть не кончили мне мой гешефт, а Циля, чтоб вы знали, мне это припомнила. Потом, когда так сильно заболела.

Я подумал себе – для чего ты ведешь с ней разговоры? Вижу эту картину: как я стоял в тот день, это сколько же лет утекло?… Стою за прилавком как дурак, жду покупателей. Каждый, кто заглянет внутрь, должен пройти мимо пикета. А это такой райончик, увидят, что пикет, половина не зайдет. Полицейские говорят, они имеют право. Загубить человеку его дело? Мне было противно, но я все-таки вышел на улицу. В конце концов это были знакомые дамы. Я старался им объяснить: Фейт, Рути, миссис Кратт – в лавку заходит посторонняя, естественно, полагается первыми обслужить постоянных покупателей. Всякий так сделает. Тем более к тебе присылали то черных, то шоколадных – разнообразного цвета, и, честно сказать, я не очень мечтал, чтобы о моей аптеке шла слава, что здесь им продают со скидкой. Начнут селиться поблизости… Я поступал, как все. Чтобы и зря не обидеть, но и напрасно не приваживать, не принимать, как дорогих гостей. Возьмут понаедут, район приятный.

Ну хорошо. Человек глядит на моего Эммануила и говорит: э, а ведь он не совсем белой расы, что это делается? Я скажу вам что. Это жизнь делается. Вы имеете своих взглядов. Я имею своих. Жизнь не имеет взглядов.

Я отошел от этой Фейт. Мне было неприятно рядом с ней. Сел на скамейку. Я вам не молодой петушок. Я уже кукарекаю только от случая и до случая. Устаю, наш Эммануильчик почти исключительно на мне. Миссис Зи большей частью сидит дома, ноги опухают. Сплошное наказанье.

Раз в метро не могла сойти на нужной остановке. Двери отворяются, она не может встать. И так и этак (она немножко дама в теле). Обращается к малому с тетрадкой, крупный такой цветной детина: будьте добры, вы не поможете мне подняться. Так он ей: вы мне три сотни лет не давали подняться, ничего, посидите еще минут десять. Нетти, я спрашиваю, как ты не сказала ему, что у нас подрастает мальчишечка коричневый, как кофейное зерно. Нет, он прав, говорит Нетти. Мы таки не давали им подняться.

Мы? Что такое мы? У меня в сорок четвертом двух сестер и отца изжарили на ужин Гитлеру, а ты говоришь – мы?