Читать книгу "Пламенеющий воздух - Борис Евсеев"

Так же думал, а потом и говорил вслух друг диакона мирянин Власков, завернувший вечером в церковь, чтобы отдать холостому диакону нежность своей души и жар своего сердца, а ближе к ночи, выпив по рюмочке, обсудить все те неприятности, что случились в последние дни в Москве и Питере.

О них отец диакон и мирянин Власков говорили не таясь, от всей полноты чувств…

— Ныне матушку-церковь никто не поддерживает бескорыстно!

— Да, прошли времена, — соглашался с отцом диаконом мирянин Власков, — то ли дело конец 80-х! Только крикни: на храм! Сейчас тебе и деньги, и подарки, и картины живописные «На берегу священных вод»! Снова народ изверился, что ли?

— Не изверился — исподлючился! Немедленного вмешательства Бога в мирские дела возжелал!

— Ну, тут не дождутся, — радостно потирал руки Власков, — а то у Господа без нас, азинусов брыкливых, делов нет!

* * *

Сделанное — лучше несделанного. Проявленное — лучше непроявленного. Лучше сделать ошибку, чем не сделать ничего, чем уклониться от дела. Лучше сказать со смыслом: «прыщ» или «есанбляхаунзем» — чем не произнести ни звука.

Все это и многое другое было ведомо струящемуся эфиру, было заложено в нем изначально.

Эфир и был создан, чтобы проявить до конца суть и назначение Вселенной!

Человек же был создан, чтобы проявить сущность земли.

Но человек стареет и дряхлеет. А эфир молод, эфир вечен.

Дряхлость человека, духовная и телесная, эфиру (а может, и самому Творцу) становится все неприятней. Неприятными по истечении многих веков кажутся и многие другие свойства человека глиняного, человека земли…

Так понемногу стало выясняться: нужен обновленный телом и умягченный душой человек — человек эфира!

А если говорить проще, человек разумный должен постепенно слиться телом с эфиром. А эфир — намного сильней, чем раньше, — очеловечиться.

Человек эфира и очеловеченный эфир…

Это кажется сказкой и будет достигнуто не скоро. Но достигнуто будет обязательно!

* * *

Медленность ловли эфирного ветра кое-кого из людей, исподтишка за всем этим наблюдавших, подталкивала к тому, чтобы или остановить, или, наоборот, раскрутить дело с новой силой.

Некий ушло-мудрый турист — в красножопых штанах, в светлокожей куртке и в бейсболке с вензелем, — уже с месяц любующийся красотами Романова, предпринял следующее.

Трифону Усынину был — пока устно — предложен страшно выгодный контракт, который предстояло воплотить в жизнь вне пределов России.

Трифон обещал подумать, но согласия пока не давал.

Ну а один из работников «Ромэфира» — тот поступил по-иному: написал два электронных письма и отправил одну телеграмму. В «Роскосмос», в ИЗМИРАН и в Российскую Академию Наук. В письмах и в телеграмме сотрудник сообщал о гемостазии (то есть о полном завале) в научных изысканиях, об упадке и мертвечине, об устранении от дел доктора физико-математических наук Усынина и других безобразиях.

Сотрудник «Ромэфира», скрывшийся за литерами В. Z., рассчитывал на определенный результат. Он рассчитывал: письмо прочтут, приедет комиссия, начнутся перемены и перетряски, опытные образцы концентрированного эфира спрячут от глаз подальше…

Тут ими и можно будет приторгнуть!

Трифон о письмах ничего не знал, но предчувствие дурных перемен в душе его вдруг шевельнулось…

* * *

В последний день сентября, после почти трехнедельного отсутствия, Селимчик приземлился в Шереметьеве. Сели благополучно, но вдруг произошла неприятная заминка на выходе, и организатор науки уже битый час плевался у таможенного терминала…

В последний день сентября Савва Лукич, проснувшись ни свет ни заря, снова вспомнил молодость и сильно возрадовался, а потом запечалился…

В последний день сентября приезжий москвич с утра пораньше сходил в магазин подарков и отвез Ниточке за Волгу огромную куклу в русском наряде. Ниточка плакать перестала. Кукла была торжественно установлена в компьютерном зале…

А в «Ромэфире» в тот день продолжилась привычная свара.

— Что нам нищие Романовы? — бушевала дошлая Леля в ответ на предложение Дросселя обратиться с научными нуждами не только в правительство, но и в царский дом. — Все их богатства теперь можно уместить в один бабушкин сундук. То ли дело Савва! Только он способен нам помочь. Потому как в приобретении богатств давно опередил всех вместе взятых лейб-медиков и камер-фрейлин бывшего царского двора. Да и весь двор — если брать даже чохом четырехсотлетнюю историю — тоже опередил.

Опоэтизировавшийся Сухо-Дроссель отечески Лелю наставлял:

— Нужно быть почтительней к свергнутой династии. Да и в смысле денег — не так бедны Романовы, как кое-кому представляется…

Рассудил всех директор Коля, разъяснивший: и династию Романовых, и Савву Куроцапа можно легко если не совместить, то хотя бы сдвинуть потесней.

— Это как, прохвост?

Игривая Леля ущипнула директора за мочку уха.

— А это так. Савва Лукич (слыхал от знающих людей) на самом деле никакой не Куроцап. Куракин он! Род ведет от удельных князей, не от воришек мелочных…

— От кого именно стало известно?

— Земля слухом полнится. Мне Селимчик про скрытое княжеское достоинство еще месяц назад сообщил. Подслушал он. На том самом вечере, в Москве, в отеле «Карлтон». Осведомленные люди говорили…

— Савва — ястреб! Савва — коршун с когтями смертельными!

— Пусть ястреб. Все птица княжеского рода!

— А я Селимке не верю. Что-то шибко верноподданный он стал! — дородный Пенкрат снял с Колина рукава белую нитку и, намотав ее на палец, добавил: — Хотя чем черт не шутит, когда азиат языком чешет…

Мельница ветров

Отстраненный от дел и предоставленный самому себе, приезжий москвич слонялся по Романову просто так.

К Ниточке он теперь приезжал только по вызову и в конце рабочего дня, на часок. Оставшееся время было в полном его распоряжении. Но оказалось: распоряжаться-то и нечем!

Вдруг стало ясно: время — это в первую голову люди, а не новости, параграфы или даже распоряжения правительства. Вот только приятных людей и связанных с ними событий в последние три-четыре дня случилось до обидного мало.

Ниточка сегодня в ночь не дежурила, сидела дома с отцом. К ней было нельзя, и приезжий слонялся по предвечернему городу без надежды хоть на что-то, слегка отодвигающее в сторону серую слоновью скуку.

Тихо завибрировал вколотый в трусы жучок.

Как начинающий наркоман, пугливо перед принятием дозы озираясь, вошел москвич в общественный туалет, переколол жучок на майку, вынул спецтелефон с экраном.