Читать книгу "Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов"

Усердие и храбрость Бенкендорфа напоминали императору, что именно таких людей при дворе надобно ценить. Тезка не пытался уцепиться за теплое место, не метил в гофмейстерскую часть, не клянчил субсидий, не рвался на командную должность в гвардию, не выражал неудовольствия невысоким чином: к 1807 году — капитан, в то время как Воронцов давно генерал, а Нессельроде в самом начале столетия — полковник. Бенкендорф старался добиться расположения исключительно службой. От куртизанов император устал. Они порождали ощущение незащищенности от возможного предательства. Император больше, чем в чем-либо другом, нуждался в опоре. Чарторыйский при всем уме, благородстве, изяществе мыслей и поступков не вызывал безоглядного доверия. В отношениях постоянно присутствовала третья величина — оскорбленная и кровоточащая Польша. Новосильцев и Кочубей обладали упрямством, что еще можно было пережить, но вот попытка выдать его за независимое мнение раздражала императора. Он нуждался больше в хороших исполнителях, чем в советчиках. Черкнешь два слова на обрывке листка, предварив: «Друг мой Алексей Андреевич…», и спи спокойно. Рескрипт будет воплощен в жизнь наилучшим образом. Если надо — вколочен. Этой исполнительской цепью Аракчеев приковал сына коварно умерщвленного Благодетеля, портрет которого до последнего вздоха не снимал с шеи. Управление Россией действительно требовало механики, и каждый рескрипт завершался словами: «Тебя навек любящий…» Как говаривал в интимной обстановке сам Алексей Андреевич, «туда, сюда, обратно — тебе и мне приятно!».

В этих «туда, сюда, обратно» он толк понимал.

Ничего подобного даже в ослабленном варианте не происходило с братьями Бенкендорфами. Аракчеев гордился тем, что он русский неученый дворянин, а старший Бенкендорф всегда считал себя competentis, то есть сведущим. Младший — любимец императрицы-матери — поражал прилежанием и успехами в учебе аббата Николя. В тринадцать лет его причислили к Коллегии иностранных дел. В 1803-м он стал камер-юнкером, к началу Отечественной войны — камергером, далеко обогнав брата. От пуль не прятался, выписавшись в самом начале нашествия в армию.

Император придрался бы, да не к чему. Тезка отлично себя показал на Кавказе у князя Цицианова, генерал Спренгпортен отозвался о нем как о безукоризненном разведчике и смельчаке. Ганноверский эпизод во время первой войны с Наполеоном окончательно укрепил позиции Александра фон Бенкендорфа. Граф Толстой теперь не отпускал его ни на шаг. После Прейсиш-Эйлау, Фридланда и Тильзита он взял Бенкендорфа в Париж. Мало того: советовался перед каждым свиданием с Бонапартом. Даже Беннигсен, ненавидевший семейство Бенкендорфов, именно Александра отправил в Петербург с просьбой об отставке, понимая, что император будет интересоваться впечатлениями адъютанта дежурного генерала графа Толстого о битвах при Прейсиш-Эйлау и Фридланде и во многом судьба самого Беннигсена будет зависеть от объективности рассказа. Что-то в характере молодого, но уже бывалого офицера вызывало доверие и привлекало людей. Князь Сергей Волконский — родовитый аристократ — целые дни проводил с ним в задушевных беседах. Ну а недостатки есть у всех. Главные — умение копить не деньги, а долги, и неумение обманывать кредиторов. Черта, впрочем, чисто рыцарская.

Конкубинат

Вот приблизительно каково было положение, когда весной 1808 года Бенкендорф внезапно очутился в Петербурге с прекрасной спутницей на втором этаже дома Грушкина. Первое гнездо они свили в самом сердце столицы. Между прочим, спутница безвестного и небогатого флигель-адъютанта была от него без памяти. Неглупая и решительная, она умела отыскивать эти достоинства в другом и пользоваться ими. Огромный артистический талант Марго делал их союз приметным событием в обществе, еще более загадочным и значительным, чем конкубинат певицы Нимфодоры Семеновой и графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса или ее сестры, замечательной трагической актрисы Екатерины Семеновой, с князем Иваном Алексеевичем Гагариным.

Им было легко вдвоем. Но если бы они оставались всегда вдвоем! Бенкендорфа ни в Париже, ни — к удивлению! — в Петербурге не покидало чувство, что кто-то третий и даже четвертый незримо присутствует рядом. Однако он никогда не был так счастлив, как нынче.

Графа Толстого по приезде из Франции император немедля определил к новой должности, обер-полицеймейстера, и тот быстро начал приводить город в порядок. С утра Бенкендорф мотался по всяким поручениям — выяснял: очищаются ли помойки, нет ли драк на рынках, каков уровень воды в Неве и сколько искалеченных и больных доставили за ночь в больницы? С трудом он выкраивал время, чтобы отвезти Марго на репетицию. Но короткие поездки в карете — минуты, похищенные у судьбы, — стоили долгих и неоткровенных бесед на людях. Постановка «Федры» продвигалась без задержек. Премьеру решили играть в первых числах июля. Ажиотаж вокруг Марго не утихал, и летняя пора не стала помехой для продажи билетов. Романтическое бегство от корсиканского деспота добавляло остроты будущему зрелищу. Днем они обедали вместе и совершали прогулку по Юсупову саду. Марго была в восторге от Северной Пальмиры.

— И ты, давний житель Петербурга, — твердила она Бенкендорфу, — спокойно относишься к этому великолепному городу, предпочитая воевать где-то на Кавказе или в противной Германии, а не служить императору здесь. Ты никогда не говорил мне, что Петербург так красив. Боже мой, Париж! Ты предпочитаешь Париж! Эту зловонную клоаку! Этот военный лагерь! Где каждый второй — полицейский доносчик или крутой. Город ростовщиков и кровопийц, тупиц и убийц. Нет, я от тебя, Alex, такой безвкусицы не ожидала.

Он возил Марго на острова или в Стрельну. Иногда они забирались в Екатерингофский парк — густой и заброшенный. Марго никак не желала успокоиться.

— Окрестности Петербурга восхитительны. Какая чудесная природа! Какой рельеф! Я уже не говорю о замках вашей аристократии и дачах! Разве их можно сравнить с мрачными руинами нашей знати, в сущности — нуворишей, которые при Наполеоне стали больше походить на шайку обожравшихся школяров. Отпрыски лакеев, свинопасов и пивоваров. Доченьки банкиров, менял и повивальных бабок. Ожеро — сын лакея, Ней — бочара. Да сам-то — из каковских? Адвокатишка! А его любимец Мортье — из торгашей. Массена — контрабандист. Мюрат прислуживал в трактире у отца. Ланн — солдат, Виктор — солдат, наемник. Или Ланн — наемник, не помню! Но хуже всех Даву! Ненавижу его! Мелкота! И все стали герцогами да принцами, маркизами да графами! Смех! Подумать только: мерзавцы! А Савари?! Савари! Ты говоришь — он порядочный человек! Чем он порядочный? Расстрельщик! Это он погубил герцога Энгиенского. Ты знаешь: я презираю Бурбонов, но мальчик был настоящий герцог, настоящий аристократ. Актриса не может не любить настоящее, она живет настоящим, настоящими чувствами, настоящей любовью. Она живет настоящей жизнью. А эти солдафоны годны только на то, чтобы убивать, убивать и убивать. И лазить девкам под юбки. У вас хотя бы бароны настоящие! Ведь ты настоящий барон, Alex?

— Нет, я не барон. Но наш род — один из самых знатных в Лифляндии и Эстляндии. У нас шведский герб! Не заблуждайся насчет России, Марго. Тут и турки в графы пролезали, и певчие, и пирожники. Но редко, правда. Среди твоих русских знакомых такие иногда попадаются.