Читать книгу "Ангел Рейха - Анита Мейсон"

Они переглянулись. Они обо мне знали: после моего зачисления в школу в газете «Планеризм сегодня» появилась заметка, а в одном из иллюстрированных журналов – моя фотография. Вдобавок, в прессе довольно много писалось о поездке в Финляндию. Это не помогло: наоборот, только усложнило проблему.

Наступило молчание. Потом Вернер зажег сигарету и бросил спичку в пепельницу.

– Ты выйдешь замуж, – презрительно сказал он.

– Не выйдет, если будет носить эту форму, – ухмыльнулся паренек с юга.

И нормальные отношения вдруг стали возможными. Ибо все хором рассмеялись, я улыбнулась, поскольку атмосфера внезапно разрядилась, а кто-то спросил:

– А что будет, если раскатать рукава?

– Ботинки свалятся, – предположил Юрген.

– Не совсем. – Я раскатала рукава до конца. Они спускались ниже моих кистей почти на длину предплечья и болтались, словно куски перекрученной веревки, которую не развязывали много месяцев.

Мужчины пришли в восхищение.

– А докуда тянутся штанины?

– О, до самого Дортмунда. – Я сняла правый башмак и продемонстрировала расстелившуюся по полу штанину.

Они радостно заржали и заставили меня снять второй башмак. Несколько мгновений я с глупым видом стояла на месте, а затем, поддавшись внезапному порыву, вперевалку пошла по столовой походкой пингвина.

Мои зрители ревели от восторга и хохотали до слез. Глядя на корчащихся от смеха людей за столом, я поняла, что нашла нужную линию поведения.

Играй шута, Фредди, играй шута. Так, словно от этого зависит твоя жизнь.

К счастью, у тебя есть для этого все необходимое. Твоя замечательная форма: можно ли мечтать о лучшем клоунском костюме? Твое неумение лихо отдать честь и молодцевато щелкнуть каблуками; твой голос, который сравнили с мышиным писком. Твоя природная неспособность постичь священную тайну строевой подготовки. Воспользуйся всем этим с благодарностью: они откроют перед тобой двери в новую жизнь.

Я так и сделала. Как только я поняла, что от меня требуется, я стала играть свою роль со всем усердием. Я надевала маску шута вместе с формой рано утром. С широкой улыбкой я входила в столовую, где меня встречали добродушными возгласами, солеными шутками и свистом. Я сильно преувеличивала степень своей неполноценности, когда рассказывала гогочущим слушателям о последних ужасных впечатлениях от общения с сержантом, проводившим занятия по строевой подготовке. Я напрягла все свои способности к подражанию, дабы научиться изображать сержанта, и через неделю преуспела в своих стараниях. Как следствие, я стала меньше бояться его.

Мои товарищи по группе одновременно смеялись надо мной и хотели мне помочь. Они натаскивали меня по строевой подготовке, и эти индивидуальные занятия носили странный двоякий характер. Задыхаясь от смеха, они заставляли меня выступать в совсем уж карикатурном виде, но в то же время искренне хотели сделать из меня по возможности хорошего курсанта. Они учили меня «правильно отвечать унтер-офицеру». Было недостаточно просто выпаливать фразы лающим голосом, проглатывая окончания слов и делая ударения не на тех слогах. Мне надлежало также говорить низким голосом. Они учили меня говорить басом. Я старалась изо всех сил, но они все равно оставались недовольными. Я указывала товарищам, что, чем более низким голосом я говорю, тем больше кажется, что я просто кривляюсь; но они отвечали, что мне совершенно необходимо говорить басом, поскольку женский голос на учебном плацу неуместен.

Происходящее нравилось не всем. Несколько раз я замечала смущение или стыд на лицах некоторых курсантов, но никто из них никогда не выражал вслух своих мыслей. Когда я видела у кого-нибудь такое выражение лица, я отводила глаза, поскольку не могла себе позволить испортить отношения, установившиеся у меня с курсантами. Вернер с презрением отказывался принимать участие во всеобщем веселье. Он считал, что я недостойна даже насмешек и что другие только позорят себя.

Ходить по вечерам в клуб я могла лишь в своем образе клоуна, ибо любая моя попытка хоть ненадолго выйти из роли заставила бы всех снова задаться неразрешимым вопросом, кто же я такая. Поскольку шум, смех, грубые шутки и постоянная необходимость играть избранную роль утомляли меня, я чаще предпочитала гулять, читать или посещать концерты в городе. И я занималась.

Я занималась усердно. Конечно, ничего другого мне не оставалось: я должна была усвоить кучу теоретических знаний, ибо только они могли помочь мне. Я не жаловалась на учебные нагрузки, как и все. Никто не признавался, что учеба на курсе дается ему трудно. А возможно, просто они не признавались в этом при мне.

Но, помимо всего прочего, мы летали. В роли шута ты можешь учиться или нет, покуда не блещешь особыми успехами. Но полет – совсем другое дело. Шуты не могут управлять самолетом. Здесь необходимо отнестись к своей задаче серьезнейшим образом, и твой успех – или неуспех – здесь всегда очевиден.

Я вступила в кабину самолета и стала настоящим пилотом.

Они оказались далеко не простыми в управлении, эти машины. Даже тренировочные самолеты ушли далеко вперед от «клеммов». Но с течением месяцев мы успешно осваивали управление этими гигантами. «Хейнкелем», «дорнье», «Юнкерсом-52», опознать который предложил мне полковник в нашу первую встречу. Ночью перед первым своим полетом на «Юнкерсе-52» я лежала без сна в холодном поту. Смогу ли я управлять машиной столь огромной и тяжелой? Сумею ли пойти на снижение, сделать поворот? Смогу ли справиться со множеством сложных приборов?

Но когда я первый раз села в пилотское кресло, что-то произошло. Такое всегда происходило и прежде, хотя я никогда не считала это чем-то самим собой разумеющимся. Я пробегаю глазами по приборной доске и прихожу в состояние полной сосредоточенности, оно же – состояние предельной восприимчивости. Единственной реальной вещью в мире для меня становится самолет. Я сливаюсь с ним, пытаясь понять его природу, его потребности. И самолет начинает разговаривать со мной.

Я вспомнила все, чему меня учили. Я внимательно слушала, что мой «Юнкерс-52» говорит мне, и я вырулила на взлетно-посадочную полосу и поднялась в воздух так плавно, что скупой на похвалы инструктор невольно сказал: «Молодец».

Да, я умела летать. Да, я обладала природным даром пилота. Я понимала это; инструктор понимал это; и в один прекрасный день полковник вызвал меня в свой кабинет и извинился за свои былые сомнения на мой счет, показав таким образом, что он тоже понимает это. Со временем даже мои сокурсники стали понимать это.

Но как им теперь держаться со мной? Я же шут.

В тот день, когда я впервые полетела на «Ю-52», несколько моих сокурсников стояли у ангара, наблюдая за мной. Они же сидели в столовой, обсуждая какие-то технические приемы пилотирования, когда часом позже я вернулась.

Я взяла кофе с плохо пропеченной булочкой и медленно отошла от стойки. Мысленно я все еще находилась в кабине самолета. Я была довольна собой. Нет, я имею в виду другое. Просто даже после самого среднего полета вы чувствуете возбуждение, уверенность в своих силах. Такие чувства вызывает любой полет. Вот почему пилоты не могут жить без неба. Вот почему вы не можете летать, оставаясь при этом шутом.