Читать книгу "1937. Русские на Луне - Александр Марков"

— О, что это вас потянуло на философские размышления? Я вовсе не давала для этого поводов. Верю в вас, и, похоже, Томчин возлагает на вас большие надежды. По крайней мере, мне он личного водителя не предлагал и авто служебное не выделял.

— Позвольте исправить это досадное упущение нашего работодателя и предложить себя в качестве вашего личного водителя.

— Пожалуй, я соглашусь, — после небольшой паузы, делая вид, будто раздумывает, сказала Спасаломская, — вашему водителю хорошо живется. Вы совсем его не загружаете. Другие звезды нашей студии, к коим я себя из-за скромности не отношу, заставляют своих водителей каждый вечер то по ресторанам себя возить, то по театрам, а то и на просмотры картин, в которых они играют. Знаете, от этого они удовольствие получают, а еще большее, когда их в зрительном зале узнают, вначале автографы раздавать начинают, а потом, когда поклонников становится слишком много и они готовы прямо-таки на части своих кумиров разорвать, чтобы хоть лоскуток одежды на память заполучить, приходится им спешно ретироваться. Адреналина в крови получается от таких встреч много. Хватит для дальнейшей плодотворной работы. Водителям вот только приходится в таких случаях выступать еще и в качестве телохранителей, а за это им никто не доплачивает. Безобразие. И куда только профсоюзы смотрят? На мой взгляд, сидели бы они в авто, смотрели бы, как толпа общается со звездой синематографа, и не вмешивались. Право же, если звезда такая не переживет подобной встречи, большой беды не будет. Новая звезда появится. Как вы думаете?

«Эх, какой у нее острый язычок, — подумал Шешель, — про новую звезду явно на меня намекает», а вслух сказал:

— Что вы, Елена. Нельзя так транжирить золотой запас страны, а именно к нему склонен я относить звезд синематографа.

— Скорее не страны, а… ну не будем уточнять.

— Может быть. Может быть. Уточнять не стоит. Но тем не менее звезда доставляет населению радость. Чтобы появилась новая — необходимо соответствующие условия создать, а это довольно трудно. Вы, забыл спросить, не любите свои фильмы смотреть в обычных кинотеатрах?

— Боитесь, что придется меня защищать от поклонников?

— Нисколько. Напротив — почту за честь и живота не пожалею, чтобы уберечь здоровье очаровательной женщины, лучше которой, хоть весь свет обойдешь, не найдешь.

— Не повезло вам. Ненавижу свои фильмы.

— Жаль. Я вот другого мнения. Куда вы хотите сегодня поехать?

— Вечер хороший. Теплый. Я бы гулять пошла. Бросила бы авто где-нибудь. Гулять бы отправилась, но…

Она сделала паузу будто задумалась, а на самом деле кокетничала, полагая, что Шешель догадается, как должна завершиться эта фраза. Шешель оказался редкостным тугодумом или только притворялся.

— Боюсь, что нам спокойно погулять не дадут, — наконец закончила Спасаломская.

— Тогда театр или кино.

— Что вы. Что вы. Последнее отпадает. Я же говорила вам, что не отношу себя к тем, кто любит смотреть себя на экране. Мне достаточно того, что Томчин заставляет меня просматривать каждую отснятую сцену с моим участием и даже дубли, которые ему не понравились и в итоговый вариант не вошли, а после этого мы еще смотрим и весь смонтированный фильм.

— Но ведь есть фильмы, где вы не играете?

— Смотреть фильмы конкурентов — не патриотично.

— Так, значит, театр?

— Да. Пока доберемся до центра, решим, какой именно. У вас есть пожелания?

Это походило на предложение последнего слова подсудимому перед вынесением приговора, причем суд уже все для себя решил и это последнее выступление ничего не изменит. Но Шешель от последнего слова отказываться не стал.

— Большой, — рискнул он.

— Согласна, — неожиданно услышал он в ответ.

Когда они шли к театру, то возле входа его толпилось как минимум вдвое больше людей, чем мог вместить зал, и самым модным вопросом, с которым обращались друг к другу, было «не как поживаете?», а «нет ли лишнего билетика?»

«Как же мы пройдем?» — огорчился Шешель, понимая, что в театральную кассу идти нет никакого смысла. Его на смех поднимут, вздумай он, протиснувшись к окошечку, за которым сидела билетерша, и попроси он у нее два билета на лучшие места.

«И на галерке давно все распродано на неделю вперед. Вот приходите дней через десять, тогда, может помогу», — скажет она. В чем же тогда работа ее заключалась, если билетов нет. На кассе можно табличку соответствующую повесить и все.

— Ничего, — сказала Спасаломская, словно мысли Шешеля читать умела, — это не беда. Она увлекла за собой Шешеля, просочилась к входу. Контролер, увидев ее, вытянулся по стойке «смирно», расплылся в улыбке, позабыв, что в руках у него билеты, а возле него стоят люди и ждут, когда же он наконец позволит им войти. Он коснулся рукой форменной фуражки, чуть приподнимая ее.

— Елена Александровна, здравствуйте.

— Здравствуйте.

Пояснения контролеру были не нужны. Шешель не заметил, подал ли он какой знак, но мгновенье спустя за спиной его появился рассыльный. Молодой и расторопный, которому впору было на ноги привязывать на цепях железные шары, такие же, как у арестантов, чтобы двигался он чуть помедленнее, иначе а ним никто не поспеет.

— Два места для Елены Александровны и господина пилота в директорской ложе, — распорядился контролер.

— Будет исполнено, — сказал рассыльный.

«Дисциплина у них», — удивился Шешель.

Они разделись, прошли в ложу. Шепот тянулся следом за ними, как шлейф. Шешель чувствовал на себе любопытные взгляды. «Кто это?» Пилота провожали, обмениваясь этим вопросом. Земная слава быстро проходит. Еще шесть лет назад таким вопросом провожали бы не его, а Спасаломскую. Того и гляди — он попадет в выпуски светской хроники.

Свет погас. Голоса умолкли. Зажегся огонь на сцене. Шешель почти не обращал на нее внимания. Он все время пытался чуть скосить глаза и немного, так чтобы никто не заметил, повернуть лицо в сторону и посмотреть на профиль Спасаломской. Мысли ее погружались то в музыкальное сопровождение, и тогда музыканты, доведись увидеть ее, могли бы играть без дирижера, а лишь наблюдая за тем, как изменяется ее лицо, слушая композицию, то взгляд ее скользил по сцене следом за актерами.

Для Шешеля все, что исполнялось на сцене, было не больше, чем шум ветра, стук капель, разбивающихся о мостовую, или гул толпы. Эти звуки есть почти всегда, но к ним привыкаешь и уже не замечаешь их.

Упустив с самого начала повествование, он никак не мог поймать его и не понимал, что же происходит на сцене. Он не очень пытался. Когда зал начинал аплодировать — этот звук доходил до него не сразу. Он лишь видел, что ладони Спасаломской бьются друг о друга, и тоже повторял эти движения, начиная хлопать, и переставал, когда ладони Спасаломской успокаивались.

Он с радостью встретил перерыв. На лицах других людей он читал досаду. Когда зажегся свет, они со своих мест не вставали еще несколько секунд, смотрели на сцену, точно надеялись, что это зажжет на ней жизнь.