Читать книгу "Инка - Улья Нова"

День качнулся к вечеру.

Инка темнела в уголке огорченным истуканом, мало украшая своим расстроенным видом помещение. Охранники несколько раз уточняли, в чем, собственно, дело и недоверчиво косились на затрапезную суму с аппликацией в виде старенького медведя. Инка злилась: «И зачем взяла эту сумку, ведь знаю, что с этой сумкой ничего никогда не клеится, и надо же было сегодня пересыпать все огрызки косметических карандашей и остатки пудры именно в этот никчемный бесполезный предмет. Еловый чай». Она стояла в углу опустевшего зала, не зная, что предпринять, упрямо не двигалась с места, старалась доискаться причины невстречи, обвиняла в неудаче предметы одежды и обуви, а потом выбросила в переполненную урну несколько наиболее невезучих, на ее взгляд, окурков губной помады. Но это не помогло. Азалия не появлялась, а в зал прилета начали подходить ожидающие рейса из Канады.

Потом благополучно опустился самолет из Милана. Инкино самообнаружение истощилось, она двинулась к выходу, бездумно остановилась на полпути и, переступая с ноги на ногу, долго разглядывала табло, где самолетов из Лимы в ближайшие несколько дней не намечалось. По этому поводу она уронила свое тело в привыкшее к тяготам ожиданий откидное кресло аэропорта, уголок ее косынки успел истрепаться и прийти в негодность. Азалия не приехала и, наверное, правильно сделала, зачем тащиться на край света, чтобы намывать из прошлого песок и щебень. Странно, что она вообще решилась позвонить. Так думала Инка, пока не подвела черту успокоительным заклинанием: «Ладно, забудем». Она очнулась от ожидания, обнаружила в себе энергию окунувшейся в речные воды ламы, вскочила на ноги, вдохнула поглубже и побрела прочь от табло, удаляясь из зала прилета, который успел уже своими тусклыми стенами из ребристого алюминия да застывшими в ожидании фигурами хорошенько намозолить ей глаза. Шла Инка под высокими сводами аэропорта, была она не слишком довольна собой, в масштабах высоченных помещений казалась себе песчинкой на волнах Океана Людского, который здесь штормил с утроенной силой. Втянув голову в плечи, скрестив руки на груди – правая под левой, Инка шла, поглядывая, нет ли поблизости Огнеопасного деда, вот кто, наверное, мог бы объяснить все, что вторглось в ее жизнь и нарушило покой и неизменность годами выстраданных ритуалов. Когда объявили новый рейс, птица кецаль напомнила о своем присутствии в Инкиной груди грустной песней: столько разных уголков на Земле.

Инка набрела на маленькое подобие кафе, состоящее из нескольких одноразовых столиков, жалких табуретов и высоких цен. Тут она предалась практике выхода из игры, усадила сумку рядом с собой, заказала чашечку кофе и песочный кружок. Знакомясь с древним кружком, что негусто осыпан прогорклым арахисом, Инка рачительно похлебывала драгоценный кофе. Кофе в аэропорту на вкус оказался значительно хуже того, что готовишь наскоро дома из растворимых гранул, россыпи которых подозрительно напоминают наполнитель кошачьих туалетов. Заправский дегустатор кофе, Инка тянула во времени содержимое маленькой пластмассовой чашечки, наблюдая пеструю стайку детей что бегали на улице, возле туристического автобуса. Через стекло детские песни и препирательства были почти немы, только аккуратненькие чемоданы и сумки кричали о нетерпении оказаться в дебрях какой-нибудь чужой, далекой страны. Совершенно выйдя из игры, Инка откинулась на спинку стула, словно явилась в аэропорт не иначе, как отведать жидкий, горьковатый напиток таинственно-темного цвета. Она уселась поудобнее, с видом зрителя-знатока, словно приехала сюда через поля и деревеньки поглядеть на детей за окном, понаблюдать деловитые пробежки таксистов – земляков Писсаридзе, изучить лица торопливых посетителей рукотворного кафе-кочевника. С видом сортировщика-профессионала она просеивала лица, жесты, одежду, обувь и кулоны, выискивая, не выдаст ли какая-нибудь мелочь поверий и ритуалов, не намекнет ли на содержимое тайников волшебства у чужеземцев и местных жителей, что сновали вокруг. В углу, у окна поглощает салаты обычный московский абориген, его ушная раковина украшена рядком колец – от крошечного до весомого, что слегка оттягивает мочку. Инка не может решить, если снять эти кольца, будет ли человек прежним или все же что-то в нем изменится: проявится смытый офисный служащий или одиночка-предприниматель. Неподалеку от молодого московского аборигена, облокотясь на столик, тихонько сидит девушка, монголка. В ладно сшитом деловом костюмчике, таком, чтобы ничего лишнего не выдать, чтобы ни о чем личном не намекнуть. Но натуральная смоль густых, тяжелых волос привлекает внимание, напоминая теплые угли лесного пожарища, что дымится после грозы и, кажется, где-то там таится еще тлеющий огонек. Девушка поглядывает по сторонам, поеживаясь, пьет чай, похоже, ей немного не по себе от этого кафе: от больших, забрызганных окон и невесомых, пластиковых столиков. Она не находит ничего лучшего, как достать флакончик лака и углубиться в раскраску коготков. «Наверное, – подумала Инка, – везде, где этой девушке-монголке неуютно, она разукрашивает ногти, упирается пугливым взглядом узких черных глазок в свои длинные красивые пальцы, дует на них, не обращая внимания на происходящее вокруг, и забывает, где находится. Неплохой ритуал, и, как всякий неплохой ритуал, его стоит взять на вооружение, его стоит апробировать при случае, а почему бы и нет?»

Инке захотелось спросить:

«Люди, люди, поведайте мне, почему сидите по одному, почему не хотите замечать друг друга? Почему здесь, в этом скучном аэропорту, в самодельном, бумажном кафе, вы сидите словно мумии в одиночных, узких гробницах. Кто-то вам угрожает? Или пугает и прижимает к стене? Может быть, ваше зрение неисправно или вы онемели от скудных блюд. Кто возвел изгородь невстреч между вами, кто разобщил вас, посеяв боязнь и недоверие? Люди, люди, почему бы вам без тайных умыслов не посидеть со случайным попутчиком в аэропорту, почему не расспросить, как живется у них в городе, есть ли метро, сколько там стоит билет на автобус и ездят ли трамваи? Неужели неинтересно, какие в их далеком городе есть волшебные, единственные в мире места?»

Вместо ответа парень-абориген почесывал за ухом, уплетал снопы картофеля-фри и попивал пепси. Девушка-монголка за соседним с ним столиком на мгновение замерла под взглядом бармена и продолжила невозмутимо наносить на коготки уже второй слой лака. Бродяги в спортивных костюмах жадно поедали салат. Одинокая женщина, которая вместила бы в своем платье двух менее упитанных дам, обмахивалась газетой, скучала и поглощала кровь апельсинов. За окном по газону трусила большая лохматая дворняга стайку детей загоняли в туристический автобус. Бармен протирал прилавок, принюхивался и недовольно поглядывал на монголку. Все эти случайно очутившиеся в одном месте люди упорно продолжали заниматься своими делами, ни движением, ни жестом, ни намеком не желая отвечать на Инкины вопросы и призывы. Не было ответа, а были равнодушное и упорное молчание и безучастные осторожные взгляды.

От такого безразличия отчаяние овладело Инкой, и слезы наметились в уголках ее глаз. Наперекор безучастным, глухим людям Инка загорелась желанием, несмотря ни на что, как-то оправдать свое присутствие в этом аэропорту, а также в городе и на планете. Оправдать-то оправдать, только каким образом, если перечень твоих умений, как растительность высокогорий, крайне скуден, да еще после ожидания силы твои на исходе, а то, как дарить себе и прочим людям встречи, – пролетело мимо ушей и утонуло в Звездной Реке. «Эх, – бормотала Инка себе под нос, – как же ты могла прослушать про встречи, из-за этого Уаскаро обиделся и ушел. А все потому, что голова твоя набита кокосовой стружкой, как создавать встречи – не знаешь, любая старая викунья, и та – умнее тебя». Угрызение совести и причитания не мешали ей тянуть кофе с видом потрудившегося на славу и отдыхающего теперь божка-на-все-руки, который только и делает, что направо и налево оправдывает свое существование во Вселенной. Почти наслаждаясь жидким подобием кофе, Инка застыла с чашечкой меж большим и указательным пальцами правой руки.