Читать книгу "Открывающий двери - Елена Чалова"

— Почему нет? Единственная крайность, которой я бы посоветовал избегать, это вещи, подобные портрету слепой девочки… Не знаю, с чем связан сюжет. Ирак, наверное.

— Да-да, я понимаю, и тут я согласен полностью, такая мрачная вещь нам не нужна. Давайте взглянем еще раз на городские и этнические сюжеты.

Бизнесмены ушли, а Ромиль направился к слепой. Конечно, это портрет той девочки, что когда-то давно ослепил демон, и Ирак тут совсем не при чем. Он смотрел на бледное некрасивое личико с опущенными веками, под ресницами запеклась кровавая корка. Девочка сидела вполоборота, ссутулив плечи, за спиной ее угадывалось марево пожара, и жар огня горячечным румянцем ложился на бледные щеки.

Он с удивлением понял, что человек, не подозревающий о его истории и его «личном» демоне, неизбежно спроецирует на это полотно более современные реалии. Вот войну в Ираке, например. Афганистан. Или где там еще воют сегодня… То, что представлялось художнику личным, пусть и выстраданным, показалось вдруг малым и неважным. Должен ли он писать войну других людей? Ромиль выбрался из галереи и пошел бродить шумными улицами, иной раз проталкиваясь сквозь толпу горожан и автоматически зависая вместе со всеми у перекрестков.

Ромиль думал о том, что он знает о жизни и обществе, и поражался той малости, что ему известна. По сути, он никогда не писал ничего, кроме своих мыслей, чувств, воспоминаний и страданий. Это получалось естественно — как будто краски кровью из вен покрывали полотно, и это символическое кровопускание умаляло боль и позволяло жить дальше. Задумавшись, Ромиль не заметил, как оказался в знакомом месте — на одном из перекрестков китайского квартала.

Здесь пахло специями, маслами, дымом благовоний. Воздух начал темнеть, но лишь несколько фонарей предвосхищали сгущающиеся сумерки. Он поднял голову. На окрестных крышах горгульями и химерами горбились остовы пожарных лестниц, спутниковые антенны и буквы еще не зажженных вывесок. И тогда он вспомнил, вспомнил одну из недавних встреч в этом квартале и полотно, которое написал потом.

Он был пьян, и был вечер. Ромиль вышел из дома, его пошатывало: вино и умелая женщина расслабили тело, но внутри опять скручивалась пружина боли, и он поднял голову, увидел луну: маленькую и невзрачную в свете фонарей. За луну, униженную городом, было обидно. К тому же внутри назревал стон, и хотелось завыть…

Он решил подняться поближе к той, что веками утешала тоскующих волков. Нашел пожарную лестницу, привычно управляясь одной рукой, забрался на крышу. Подошел к краю крыши и забыл, зачем лез. Улица сверху выглядела непривычно. Другой ракурс и совсем иначе стелется дым от машин и пар из фастфудной обжорки внизу. И свет фонарей выглядит фантасмагорически, отражаясь в стеклах машин, темных очках молодых людей (в чем смысл ходить вечером в темных очках?), витринах и окнах. Немного привыкнув к необычному зрелищу, он вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть.

Человек прижался к кирпичной трубе и старался не двигаться, но Ромиль почуял его и испугался. Он быстро выхватил нож, который носил с собой по привычке, принял оборонительную стойку и уставился на темный силуэт.

— Если вы считаете, что эта крыша чересчур мала для двоих, я могу и уйти, — раздался неуверенный голос.

— Крыша достаточно велика. Просто я не сразу вас заметил, — отозвался Ромиль.

— А я вообще малозаметный тип, — в голосе незнакомца прозвучала грустная усмешка. — Если позволите, я бы хотел сесть поближе к краю и тоже смотреть на улицу. Завораживающее зрелище, да?

— Да… — Ромиль цепким взглядом окинул приблизившегося мужчину и удивился, что могло его так напугать. Щуплый тип, в джинсах и трикотажной куртке, осторожно выпутался из теней и сел неподалеку. Ромиль, убрав нож, тоже опустился на кирпичный бортик и уставился на улицу. Она странным образом изменилась. Присутствие второго зрителя превратило ее в сцену. Фонари подсветкой рампы очертили эти подмостки жизни, и вдруг стало ясно, что сейчас что-то случится, ибо сценарий написан, а зрители замерли в ожидании. Вот маленькая фигурка вынырнула из переулка, приблизилась к лотку с горячей лапшой. Ромилю показалось, что он услышал высокие колокольчики смеха.

— Миу? — пробормотал он.

— Думаю, она, — согласился незнакомец. — Видите, из-под темного плаща торчит краешек красной шелковой рубашки? Она всегда одевается в красное или розовое.

— Вы тоже ее знаете? — удивленно спросил Ромиль.

— Почему нет? Она милая, и у нее такие нежные ручки. Надо пользоваться, пока кокаин не свел ее в могилу.

Они помолчали, а потом человек неожиданно спросил:

— О чем вы думаете, когда видите ее?

Ромиль пожал плечами.

— А я вот всегда думаю о драконах.

— О драконах?

— Да. Вы знаете китайское поверье, что все человеческие жилища построены на драконе, который спит там, внизу? И если сделать что-то неправильно и разбудить дракона, то он зашевелится …. Так происходят землетрясения. Но если рассердить спящую тварь по-настоящему, она может выползти на свет божий и сожрать того, кто нарушил ее покой.

Ромиль прищурился, глядя в дымный, освещенный мерцающими огнями вывесок проем улицы, и ему немедленно показалось, что там, в невидимом для них переулке, уже притаилось большое, мерцающее чешуей тело…

— Вы художник? — с интересом спросил он, более внимательно приглядываясь к своему соседу по крыше.

— В некотором роде. Впрочем, скорее скульптор. Да, мне ближе объемные формы, — отозвался незнакомец. — А вы?

— А я художник! — Ромиль расхохотался. — Должно быть, мы с вами настоящие психи. Меня занесло на эту крышу желание повыть на луну.

Человек у трубы негромко хмыкнул.

— Любой гений немного псих, иначе он не гений и не сможет сотворить ничего стоящего.

Они проговорили долго. И так велик был эгоцентризм каждого, что, даже задавая вопросы, каждый думал о своем и говорил о себе.

И вот теперь Ромиль стоял подле того самого дома. Он вспомнил скульптора и сумбурный, но интересный разговор. Оглянулся и, держась одной рукой, опять полез на крышу.

Та картина, где он написал Миу… фактически, она была навеяна словами скульптора, который говорил о хрупкости китаянки, скорой смерти и драконах. Можно ли считать, что это было отражение чужих чувств и страданий? Наверное, нет. Он, Ромиль, тоже знает Миу и город… Вот если вспомнить что-то еще… Невидящими глазами смотрел он на спешащих внизу людей. Что еще говорил тот тип? Что это привилегия — быть выше всех, она дарована талантом, это такое особое право, возвышающее художника над смертными. И отражением превосходства является страсть бродить по крышам.

Выше только небо с ангелами. Я всегда мечтал сделать ангела, сказал скульптор. Светящегося и прекрасного. Тогда эта мысль не показалась Ромилю интересной, но сейчас он задумался. Я столько раз рисовал своего демона… смогу ли я изобразить ангела, которого никогда не видел? Ангела, про которого рассказал другой человек? Цыган втянул ноздрями дымный городской дух. Почему нет? Только нужно другое место… Место, где есть воздух и свет. Забыв про боль и усталость, он поспешил к краю крыши. Нужно найти место, где он сможет увидеть ангела.