Читать книгу "Нежные щечки - Нацуо Кирино"

По студии пронеслось легкое волнение. Напряжение Митихиро разом передалось Касуми. Она непроизвольно ухватилась за рукав костюма Митихиро. В ушах громко звучал возбужденный голос ведущего:

— Откуда вы звоните? Откуда? Из Отару?

В студии раздался пожилой женский голос.

— Мне бы не хотелось представляться, так как, возможно, я ошибаюсь. Живу я неподалеку от Отару.

— Значит, вы из Отару, с Хоккайдо. Мы поняли. Пожалуйста, продолжайте.

— Не так давно неподалеку от меня поселился мужчина с девочкой. Неудобно это говорить, но мужчина похож на бомжа… не самое приятное соседство. Мы все этим недовольны. Так вот, девочку ту вроде бы зовут Юка.

— Звучит как-то не очень убедительно.

— Согласна. Вот только девочка совсем на мужчину не похожа. Мужчина совсем молодой, так что нам всем это кажется подозрительным. Я вот смотрела телевизор, и как увидела маму в студии, так сразу подумала, что она похожа на девочку. Потом подумала: «Да быть того не может!» — но что-то не давало мне покоя, все-таки решила позвонить. Это все, что я могу сказать.

Камера наехала прямо на Касуми. Ей казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди. Риса была похожа на Митихиро. Во всей вселенной был только один человечек, похожий на нее, — Юка. Ошибки быть не могло — старуха из Отару видела ее Юку.

Об этой «перемене» и говорил Огата. Касуми показалось, что в запертую темную комнату ворвался луч света. Она увидела свое лицо на мониторе: оно сияло, озаренное надеждой.

Глава 4

Потоп

1

Ему перестали сниться сны. Он внезапно засыпал, а когда открывал глаза, ему казалось, что он умер, а теперь снова вернулся в этот мир. И так повторялось изо дня в день. Он понимал, что это из-за снотворного, и все же отсутствие снов будто делало его самого каким-то полым, бессодержательным. Мало того, в момент пробуждения он зачастую не мог понять, происходит это наяву или же он еще продолжает спать.

Мысли его напоминали водяные потоки. Они устремлялись в разные стороны, то оскудевали, то вдруг, слившись с другими потоками, набирали силу, становясь одним бурным течением, а иногда застаивались мутной лужей. Страх, радость, ощущение чуда — то, что дано человеку испытать во сне, — все это стало лишь тоненьким ручейком его воспоминаний. Именно существование снов делает реальность такой определенной и незыблемой. Сейчас ему казалось, что он — вода, вынужденная течь только прямо, в потоке, скованном бетонной набережной. Вода, у которой нет силы воли течь. Бессмысленные дни, отведенные лишь на то, чтобы делать необходимое. Пустота реальности и отсутствие снов удивительным образом соединились. Вот и сегодня утром он не мог с уверенностью сказать, что его пробуждение не было сном.

Дзюнъити Уцуми лежал в постели, уставившись в потолок. На пожелтевшей от табачного дыма фанере играл солнечный луч, пробившийся через приоткрытые занавески. Светлая часть напоминала искривленный параллелограмм. День был ясным. Температура выше двадцати пяти. Это, судя по всему, было сегодняшней реальностью. Еле уловимый звук трепещущей на ветру листвы. Уцуми вспомнил прикосновение свежего ветерка, залетевшего под хлопчатобумажную рубашку. Должно быть, здорово в такой пригожий летний день почувствовать, как тебя обдувает легкий сухой ветерок. Уцуми немного сожалел, что не знал никакого другого лета, кроме лета северных широт. На Гавайях, или на Гаити, или на каких других южных островах ветер наверняка ведь горячий, влажный. А запахи? Пахнет ли там ветер? И сильно ли он дует?

Уцуми родился в окрестностях Саппоро, его отца-полицейского переводили с места на место, и Уцуми немало с ним поколесил, но никогда не жил за пределами Хоккайдо. Остров он покинул лишь однажды, когда ездил в свадебное путешествие в Токио. Короткое путешествие — четыре дня, три ночи. Работа, такая же, как у отца, не позволяла отдыхать подолгу. Молодой жене путешествие показалось слишком коротким, а ему — что с него одного раза в Токио более чем достаточно. За границу его тоже никогда не тянуло. Сегодня утром впервые в жизни Уцуми подумал, что хорошо было бы поехать куда-нибудь на южные острова, сесть на берегу моря и смотреть на набегающие волны и чтобы тебя обдувал незнакомый прежде ветер, — и так провести целый день.

Разыгравшееся воображение говорило о том, что сегодня он в хорошем расположении духа. Уцуми приобрел безотчетную привычку, просыпаясь, оценивать температуру на улице, погоду и перемены в своем самочувствии. Он стал чувствительным к приближению низкого атмосферного давления и перепадам температуры. Человек живет среди природы. До болезни он не замечал того, что было само собой разумеющимся. Когда идет снег и дороги замерзают — надо тепло одеваться, а когда теплеет — надо снимать с себя одежду. С такой защитой здоровое тело могло переносить и холод и жару. Здоровое тело было тем, что Уцуми потерял. При совсем небольшой влажности он становился вялым, его начинало тошнить. Он не переставал удивляться тому, что боль в его теле служит барометром, говорящим об изменениях в окружающей его природе. «Вот, стало быть, как это бывает, — размышлял Уцуми. — Тело само говорит тебе, что ты жив».

Он аккуратно дотронулся правой рукой до впадины под ребрами, где должен был находиться желудок. Где у Уцуми его не было. От легкого прикосновения по всему животу медленно расползлась тупая боль, отпустившая спустя некоторое время. С каждым разом приходилось ждать все дольше и дольше, пока боль исчезнет. Интересно, когда случится так, что боль просто поселится в его теле? Он осознавал, что это неизбежно случится, но не знал, сможет ли терпеть ее. В боли человек одинок. Боль и страдания — то, что невозможно разделить с другими. Тело — настолько личная вещь, что попытки объяснить это другому обречены на провал. Вдобавок Уцуми был не из тех людей, кто пытается объяснить что-то другим при помощи слов. Более того, он жил с убеждением, что полное взаимопонимание между людьми изначально является иллюзией.

Уцуми задрал футболку и дотронулся до шва, тянущегося от солнечного сплетения вниз через весь живот. Уродливый длинный червяк на его теле. После операции, когда ему удалили желудок, пораженный раком, прошло больше года, и рубец уже не выглядел воспаленным, но из-за худобы сильно выпирал на истончившейся, словно пергаментной коже. «Вот я и завел себе зверушку — дождевого червя. А еще в животе у меня бомба». Уцуми несколько раз погладил «червяка» от головы до кончика хвоста. Приговаривая «Не шали!», он опустил футболку.

Рядом с кроватью стоял CD-плеер. Уцуми протянул руку, нажал на кнопку «включить» и вставил компакт-диск. Из плеера на всю громкость полился блюз Стиви Рэй Вона. Он слушал его несколько раз на дню, каждый божий день. И сколько бы ни слушал, ему никогда не надоедало. Уцуми закрыл глаза. Когда заиграла бас-гитара, он забился всем телом в такт музыке и в этот короткий миг испытал самозабвение и экстаз. Началась его самая любимая мелодия «Texas Flood», он подпевал — знал все слова наизусть. Лежа на спине, Уцуми стал левой рукой прижимать аккорды, а правой перебирать блюзовые фразы. Воображаемая гитара в исхудавших руках. Он не то чтобы никогда не играл на гитаре, он ее и в руках-то не держал. А сейчас ему стало казаться, что умеет на ней играть.