Читать книгу "Все так - Елена Стяжкина"

– Жаль, что мир захватили не индусы, а англосаксы, – сказал Костик, поцеловал Мардж в щеку и, выдернув руку из ее ладоней, прошептал, что стрижка ей очень идет. И еще Костик сказал: – Пусть в следующий раз это будет белая женщина.

– Ты расист?! – Мардж отпрянула. Закаменела.

И Костик ушел. И целый день и целую ночь гулял по Варшаве, «на Старувце». И назло Мардж фотографировал негров. Всех, что попадались ему на пути. И назло сам себе курил привезенную «Приму», сплевывая табак под стены собора Святого Яна.

Бабке из Варшавы Костик привез колбасу, консервированный печеночный паштет и печенье в огромной красивой коробке. Печенье оказалось невкусным.

И об этом думалось все время. О печенье, а не о Мардж и Андреа.

* * *

Чтобы не ходить в армию, Костик пошел в аспирантуру. Люули сказала:

– Жаль, что не девушка.

– Почему? – удивился Костик.

– Была бы надежда, что принесешь в подоле.

Костик пожал плечами.

Мир, который принял Костика, был устроен нелепо. Никак не устроен. Кандидатские экзамены, работа в архивах, замученный язвой научный руководитель – профессор Попов, пыльные аудитории, сбор денег на поездку в Питер в библиотеку.

Равнение на копейку.

Здесь, в институте, который расправил плечи и вдруг стал университетом, никто не собирался делать открытий и никто не собирался за это платить. Маленькая стипендия шелестела на счетах открывающихся банков и попадала в руки такой невинной и беспомощной, что отношения с ней казались Костику педофилическими.

Бабка говорила: «На хлеб хватает, и ладно…» Но было ясно, что она ждет от Костика чего-то мужского, связанного с большим делом, хорошим ружьем и, может быть, даже танком. Вокруг стреляли. В их маленьком городке меньше, чем в областном центре. Разбойники оказывались всегда своими. Ограбленные – тоже своими. И это было Костику особенно странно. Он думал о том, что смог бы взять чужое. Чужое незнакомое, а не чужое, вытиравшее сопли в том же саду, учившее буквы в школе через дорогу. Чужое, мать которого давала тебе хлеба в долг.

«Не связывайся», – просила Люули, но глаз ее нехорошо горел, и едва теплая кровь мудрых финнов неожиданно закипала красными пятнами на ее щеках. «Не буду», – пожимал плечами Костик. Но связался. Один раз. Его одноклассники, беззлобные шалопаи, обложили данью палатку. Не туристическую. Торговую палатку, что выросла чудовищным кабачком на грядке у городского исполкома. В палатке работала Оля. В ночь через две. В очередь со своей мамой.

Олю обещали изнасиловать, маму – только убить. Но Оля почему-то ходила на работу чаще… Плакала, но ходила. И это тоже казалось Костику странным.

Не спрашивай у женщин, отчего они плачут. Не трогай того, о чем не слышал. Не дыши, не шепчи, не пой. Будь рядом. И они позовут или отпустят. Так сказала Оля и попросила помочь.

Костик дождался одноклассников на «забитой стрелке» и сказал:

– Деньги приносит только собственность.

«Сть» в окончании слова Костик произнес плохо – удар в челюсть заставил его пошатнуться. Неожиданно пришла ярость, которой Костик за собой не знал. В бабкиной энциклопедии это называлось аффектом.

Черная пелена опустилась на глаза. И только разбойники сияли в ней маленькими яркими точками. Шумел ветер, стучали ставни деревянных домов. Бритые налысо «светлячки» издавали звуки, которых Костик не слышал, шевелились, изнемогая от боли, и темнели, сливаясь с пеленой на глазах.

– Хватит! – закричала Оля. – Хватит!

– Ну ты, Японец, даешь! – сплевывая на грунтовую дорогу зубы, сказал один из бывших одноклассников. – Дрыном-то зачем? Не по-человечески это…

– Куллерво умер, упав на собственный меч, помнишь? – спросил Костик, возвращая себя времени, из которого так неожиданно выпал.

– Умный сильно… – пробурчал в ответ кто-то из них.

– Они больше не будут, – заверила Оля. – Они будут уважать собственность.

У Костика после битвы обнаружили переломы двух ребер, осложненные пневмотораксом, трещину в височной кости, рваную рану предплечья и пару синяков. Все это вместе потянуло на инвалидность второй группы. И в целом Костик остался должен пацанам за честно полученный белый билет. И за длинный, ничем не занятый академический отпуск, часть которого он провел с Люули, а другую – в Аризоне. С Люули неожиданно для самого себя он стал ходить в лес. А в Аризоне стажировался, включаясь в исследовательский проект по «разделенным народам». Андреа и Мардж навещали его по очереди. Они много гуляли, растаптывая ногами и иногда спинами «индейское лето», яркое, прошитое паутиной, но уже бессочное, пустое.

Мардж и Андреа говорили, что сентябрь похож на разноцветные одежды индейцев.

А бабка Люули говорила, что осенью женщины всегда поворачивают время вспять и держат его в карманах длинных складчатых юбок. Играют минутами, ворожат над часами, а потом отпускают восвояси.

Не надо верить всему, что говорят об Америке. Вместо женщин временем у них до сих пор заведуют индейцы.

…Другим участникам битвы тоже повезло. Разбойник Яша побандитствовал еще с полтора года, отрастил шевелюру и женился на Оле, получив в приданое палатку, похожую на кабачок. А второго убили, но уже на повышении – в Питере. И не в пьяной драке, а в дорогой и, как говорили, эффектной перестрелке.

– Семь пуль из «макарова» съел и все был жив, все жив был братан мой, – гордился Яша. – Восьмая была лишней…

– Какая-то всегда бывает лишней, – соглашался Костик.

* * *

Профессор Попов диссертацию одобрил. Но Костик не был уверен, что читал. Профессор Попов, еще несколько лет назад веселый, счастливый и пламенный, затих. И может быть, даже замерз. Все, что происходило на его глазах, было несправедливым и незаслуженным. Превращение института в университет, стыдливое переименование кафедры, сбежавшие с книжки деньги, почти невидимая зарплата и вдруг затянувшаяся язва желудка. Профессор не верил, что такое возможно. И у него уже совсем не было сил, чтобы преодолеть свое неверие и начать сначала. Костика профессор не любил. Но не до ненависти. Не любил устало и равнодушно. «Вы подозрительный молодой человек. Вас ничего не волнует. Вас надо было чаще прорабатывать на комсомольских собраниях. Зачем вы выучили иностранные языки?»

Костику хотелось погладить профессора Попова по голове. В один момент, еще в августе девяносто первого, профессорская шевелюра рассыпалась, как за́мок, слепленный на скорую руку из сухого снега. Несколько верных присяге волос продолжали расти на макушке, сохраняя нежную, но разрозненную память о том, каким профессор Попов был во младенчестве.

Крупа, яйца, суповой набор, чай, макароны, ряженка. Попов не был гурманом, но совершенно не представлял, откуда другие люди берут продукты, когда в магазинах – пусто. Костик носил профессору Попову еду. И электрические лампочки. А он, брезгливо хмурясь, принимал пакеты и задавал Костику вопросы.