Читать книгу "Псы господни - Александр Афанасьев"

Туше.

– Где брат Тихон? Я могу его увидеть?

– Брат Тихон исполняет послушание за пределами этих стен.

Черт бы побрал эти все церковные дела.

– Хорошо, – поднялся на ноги я, – благословения не прошу, но знайте, что, если в результате ваших тайн и недоговоренностей погибнут люди… вы знаете, кого винить. Честь имею, отец.

Отец Марк поднял руку.

– Подожди. Я сказал тебе, что не могу выдать чужой тайны. Но это не значит, что брат Михаил сам не может поговорить с тобой…

…

– У тебя есть в запасе несколько часов? Или суета этого грешного мира поглотила тебя с головой?

Подошло время трапезы.

Я остался в монастыре и потрапезовал вместе со всеми. Послушников было несколько десятков, они собрались в трапезной, в которой я уже бывал, прочли молитву. Я тоже прочитал «Отче наш», ибо в суете дней моих не помнил никакой другой молитвы.

В монастыре ты даже среди людей сохраняешь духовное уединение, и считается крайне невежливым, даже непростительным рассматривать кого-то или тем более лезть к кому-то с разговорами. Монастырь – это место, где душа близко к Богу, где душа общается с Богом, и ничто не должно нарушать этого тихого, едва слышного диалога о вечных ценностях. Но за трапезой я украдкой рассматривал лица послушников. Серьезные, сосредоточенные лица молодых и не очень людей – в нашей традиции монахи не носили капюшоны, и потому их лица были открыты. Я не узнал никого из них… возможно, просто забыл, но каким-то чутьем догадывался, кто они и откуда. Выделялись те, кто прошел Персию и Восток – въевшийся в кожу загар и что-то еще, неуловимое, то, что отделяет человека, прошедшего войну, видевшего кровь и смерть, от собратьев его. Таких здесь было больше трети, и сколько-то еще выполняло послушания за пределами стен монастыря. Усиленное отделение, скорее – штурмовая группа отряда специального назначения, шестнадцать человек. Что они делают в Италии? Какому богу молятся?

Того, к кому я приехал, на трапезе не было.

Не было его и на вечерней трапезе – мне отвели пустую келью, и в ней я спал все время, от дневной трапезы до вечерней, набираясь сил. И лишь после того, как отслужили всенощную и я начал подозревать, что аббат Марк просто обманул меня, чтобы дать возможность сбежать как можно дальше убийце из Рима, в дверь моей кельи постучали.

– Кто там? – негромко спросил я, направив пистолет на дверь. Пистолет у меня не забрали, даже не обыскали.

– Брат Михаил.

– Входите…

Дверь не была заперта, она открылась с глухим скрипом. На пороге стоял человек в простой монашеской сутане, опоясанный веревкой. Тот самый, которого я видел на приеме у барона Полетти в Риме.

Я опустил пистолет.

– Заходите.

Кровать в келье была только одна. Стульев не было вообще. Человек в сутане так и остался стоять у стены, словно безмолвный призрак этого старого, очень старого монастыря.

– Вы знаете, кто я?

– Отец Марк сказал, что вы ищете меня.

Монах отлично говорил по-русски, настолько хорошо, что не мог быть никем иным, кроме русского или того, кто родился в России и знал язык с самого детства. Русский довольно сложный язык, изучить его специально в зрелом возрасте почти невозможно.

– Верно. – Я решил не скрывать свое настоящее имя, здесь его могли знать. – Князь Александр Владимирович Воронцов, адмирал русской службы.

– Мое имя Александр Орлов… – сказал монах. – Это мое настоящее имя, хотя мало кто в это поверит.

– Вы в родстве с родом Орловых. С графом Александром Павловичем Орловым?

Граф Александр Павлович Орлов был предводителем московского дворянства, председателем Московского дворянского собрания.

– Если только в очень дальнем, сударь. Мой прапрадед, Александр Орлов – его звали так же, как и меня, – эмигрировал из России в Италию и присоединился к русской общине в Италии. Он был известным скульптором, его работы даже стоят во дворце папы римского. Мы жили в Риме и в Венеции, перебираясь в Рим на зиму. Вращались в высшем обществе… одну из моих прабабушек звали княгиня Елена Строцци. Муссолини выслал моего деда и всю нашу семью в колонии. Возможно, вы знаете, что тогда творилось… но так получилось, что мой дед нашел новый дом. Он осел в Могадишо, приобрел там дом и начал дело. В пятидесятые-шестидесятые годы он был одним из крупнейших стивидоров в порту Могадишо. Мой отец продолжил его дело, хоть и не так успешно, но в политическом плане он поднялся высоко, насколько высоко, что несколько лет он был претором[28]Могадишо. Я же поступил в морскую академию в Таранто… Строцци жили там, я часто гостил у них, видел корабли.

– Я понимаю.

– Далее я какое-то время служил. В итальянском флоте. И таким образом я снова оказался в Могадишо.

Я кое-что заподозрил.

– Случайно вы служили не в подразделении, которое основал и возглавлял князь Джунио Валерио Боргезе?

– В нем самом.

– Значит, мы в каком-то роде коллеги.

Монах кивнул.

– Я слышал про вас. Еще тогда. Но это не имеет никакого значения. Сейчас.

– Но как вы, сударь, оказались в монастыре, здесь?

Монах помолчал.

– Это было давно, сударь… Далеко…

Лето 2004 года

Итальянское Сомали
Дорога на Доло Одо

Ослепительно-желтое, застывшее в зените солнце било наотмашь, заливая иссушенную, много недель не знавшую дождя землю палящим, нестерпимым зноем. Разрушенные оросительные каналы больше не могли принести влагу на эту исстрадавшуюся землю, и она покрылась трещинами, как лицо много и тяжело жившего человека – морщинами. Температура в тени была сорок с лишним, а на солнце – едва ли не все шестьдесят, тень в этих забытых богом краях была роскошью, равно как и вода, которую продавали на вес торговцы у дороги из грязных двухсотлитровых бочек. Свежий воздух с океана сюда уже не дотягивался, жар был сухой, даже иссушающий, и здесь невозможно было не то что жить – существовать.

Мира здесь не было. Жизни здесь не было. Но люди… люди здесь были.

Целые колонны людей выходили из Могадишо, из проклятого и забытого богом Могадишо, из еще более разрушенного Байдоа, города на половине пути между Могадишо и абиссинской границей. Каждый преодолевал этот путь, как ему позволяли его финансовые возможности. Кто-то покупал билет на автобус, старую разрисованную развалину шестидесятых годов, без кондиционера, но зато с огромным багажником на крыше, на котором можно было уместить груз размером с сам автобус. Некоторые – самые богатые – ехали на своих пикапах и грузовиках, хотя бензин в последнее время сильно вздорожал и он не всегда был на бензоколонках. Некоторые шли за своими стадами скота, который они гнали к границе, чтобы там продать; они ехали на мулах и ослах, этих маленьких мохнатых грузовичках, которые несли хозяина, везли свой груз в переметных сумах – хурджинах или даже были впряжены в телегу-одноколку[29]. Некоторые гнали быков и коров – худых, красно-бурого цвета, длиннорогих африканских быков и коров, истинное богатство этих мест. Наконец, те, кому совсем не повезло в жизни, шли пешком, затрачивая на этот путь по несколько дней, перемещаясь в основном ночью, а днем отсиживаясь в ужасных лагерях у дороги, состоящих из нор в земле, самодельных жилищ из картонных коробок и ржавого железа. Этим последним чаще всего не везло в дороге, они умирали под беспощадным африканским солнцем, и никто, кроме природы, не заботился о том, чтобы похоронить их тела по христианскому или какому-либо другому обычаю. В последнее время возле этой дороги развелось много грифов – так земля заботилась о чистоте своей. Голенастые, ободранные, лысые грифы лениво перелетали с места на место, с любопытством вглядывались в людской поток, словно размышляя – кто из этих проходящих мимо людей достанется им на обед. Никто не заботился о мертвых, которых просто оттаскивали с дороги, – ведь сейчас некому было даже позаботиться о живых…