Читать книгу "Победителей не судят - Виктор Пронин"

Именно здесь Анфилогов видел свое назначение и получал от этого не просто удовольствие, а высшее наслаждение. Причем ему безразлично было наказание, которое получал вычисленный им преступник, тот мог быть вообще оправданным, и это нисколько Анфилогова не трогало — он сделал свою работу, а остальное его не касалось.

И опять же, как продолжение этого недостатка, следовало достоинство — Анфилогов легко и непосредственно общался не только с законопослушными гражданами, но и с людьми явно криминального толка, а то и законченными бандюгами. И это нисколько не уязвляло его, нисколько не трогало.

Присмотревшись к Анфилогову внимательнее, пристальнее и подозрительнее, можно было сделать жесткий вывод — он боролся не столько с преступностью, отстаивая жизнь и достоинство граждан, сколько ублажал собственные желания и капризы. Но поскольку они совпадали с указаниями начальства, Анфилогов был на хорошем счету. Но о повышении ему мечтать не приходилось. Не вписывался он в устоявшийся образ руководителя, наставника. В его поведении, в суждениях постоянно прослеживалось если не легкомыслие, то какая-то вольность, снисходительное отношение к закону.

Прохладное отношение руководства к Анфилогову нисколько того не огорчало, он был этому даже рад, поскольку мог вести себя свободнее тех, кто был угнетен начальственной любовью и стремлением выглядеть правильно и неуязвимо.

Да, конечно, раскованность в работе выглядела недостатком, даже ущербностью, но все искупалось преданностью делу, которой не мог похвастать самый усердный служака. Искренняя увлеченность видна каждому. Следовательский талант Анфилогова тоже был очевиден, как и его неподкупность, — в этом тоже никто не сомневался. Таких людей сейчас чрезвычайно мало в любой профессии, поскольку преданность делу и бескорыстность перестали быть ценимыми качествами.

Теперь поощряется умение подать себя, свои успехи, как бы скромны они ни были, го-товность ладить с руководством, вести себя по правилам, не возникать там, где не положено, но неизменно оказываться там, где выгодно и лестно.

Отношения с законом у Анфлогова были какие-то товарищеские, если не сказать — панибратские. Нет, он не был рабом закона и не сверял каждый шаг с Уголовным кодексом. Другими словами, Анфилогов позволял себе судить о виновности того или другого человека, не дожидаясь, пока это сделает суд.

Тот же Касьянин...

Возможно, другой следователь, менее самоуверенный и более скованный правовыми ограничениями, заподозрив человека в убийстве, повел бы себя иначе — вызвал бы на допрос, начал устраивать очные ставки и в конце концов добился бы признания. Анфилогов этого всего делать не стал, но и работы не прекратил. Он несколько дней ходил по гулким этажам недостроенных домов, общался с бомжами, пьяницами, наркоманами и наконец узнал то, что и хотел узнать, — стрелял человек, который гулял со светлой собакой средних размеров. При этом несколько свидетелей уточнили, что у собаки были длинные уши и мохнатый хвост. А если учесть, что за некоторое время до этого Касьянин попал в больницу, избитый ночью на пустыре, то у него были основания вооружиться, были основания пустить револьвер в ход... Да и вел себя Касьянин двусмысленно, от вопросов уходил, лукавил и не скрывал этого.

Анфилогову все стало ясно.

И что же он делает?

Ничего.

Для себя он решил, что ему лучше не вмешиваться не потому, что чего-то опасался, нет, просто подумал, что так будет лучше, справедливее.

В этом его поступке было не так уж много вызова и непочтительной дерзости по отношению к закону, как может показаться. Пришло время, когда люди усомнились в законе — и в его силе, и в его надобности, и в его справедливости.

И по мере своих возможностей старались худо-бедно обходиться без государства, без всевозможных его служб и ведомств. А если уж такой возможности у них не было, то и от государства, и от закона пытались попросту откупиться.

Откупались, получалось.

И от закона, и от его представителей. Если уж взятки берут помощники президента, министры, если даже сам государственный прокурор сидит за взятки, то о чем может быть речь, о чем речь!

Единственное, что позволил себе Анфилогов, это отдаться на волю волн. Он не старался делать вид, что ничего не видит, не знает, не слышит. Прекрасно он все видел, знал и слышал, отчетливо осознавал, что никогда его родная контора не вступится за него, не сможет его защитить, если возникнут неприятности с криминальными ребятами. И потому старался не вступать в непримиримые отношения с кем бы то ни было. А если этого не удавалось, то надеялся он только на самого себя, на скромные свои силы.

И получалось, пока получалось.

Анфилогов очень быстро понял, что по сквозняковым, насквозь продуваемым этажам недостроенных бетонных громад он прошел не первым. К кому бы он ни обращался, все чуть ли не в один голос говорили ему о том, что у них уже побывали немногословные ребята и задавали те же вопросы. Значит, следствие ведет не только он — пострадавшая сторона жаждет мести. И спокойные ребята, как и он, знают, что убийца их товарища выгуливает светло-рыжую собаку с длинными ушами и мохнатым хвостом. На три дома такая собака была только у одного человека.

Он не успел предупредить Касьянина, просто не успел. Поэтому убийство Ухалова было для него полной неожиданностью. Анфилогов не ожидал такой прыти от этих ребят, с которыми старался не ссориться, понимая, что сила на их стороне.

Но их суд оказался слишком скорым.

Они поступили не правильно, чуть крутовато, нарушили перемирие и потому совершили явную ошибку в объекте — охотились за одним, а убили другого.

Анфилогов почувствовал острую личную обиду, личную оскорбленность. Да, убили Ухалова, но по морде дали ему, Анфилогову. По правилам, ребята должны были подойти и объясниться. Они этого не сделали. Значит, и от него не могут требовать слишком строгого соблюдения правил.

«Извините, ребята, извините, — время от времени повторял Анфилогов, направляясь к участковому. — Извините, но так не поступают, мы с вами так не договаривались...»

Анфилогов прекрасно владел собой. Почти невозможно было вывести его из себя, заставить нервничать. Никто никогда не видел его кричащим, никто не слышал, чтобы он просто повысил голос. С людьми он разговаривал спокойно и чуть снисходительно, как бы понимая их слабости и несовершенства. А если к этому добавить его способность в любой момент широко и искренне улыбнуться, показав замечательные свои зубы, то можно вполне представить Анфи-логова в любом обществе.

Но, войдя к участковому Пияшеву и увидев собравшихся там людей, сидящих на казенных стульях вдоль стен, Анфилогову понадобилось все его самообладание. Сам участковый сидел за фанерным одно-тумбовым столиком, выглядел взволнованным и даже растерянным, лицо его было в красных пятнах, взмокшие волосы торчали в беспорядке, форменная фуражка лежала на пыльном подоконнике как предмет неуместный и даже смешной. А вдоль стен расселись в позах свободных и ленивых, вполуразвалку, скучающе... Да, здесь собралась вся местная банда, державшая в подчинении все торговые, ремонтные, питейные и прочие заведения.