Читать книгу "Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина"

– Это сквер имени Чарльза Дарвина.

С опаской оглядываются. Видят меня. Испуг проходит. Я тоже правильная, джинсовая. Своя. Могу нести чушь. Позволено.

– Вы шутите?

– У меня нет чувства юмора. Это действительно сквер имени Чарльза Дарвина.

Неухоженные газоны, собачья свадьба и коты-попрошайки у всё ещё неубранных этим тёплым октябрём летних столиков ресторанчика «Maman».

– Это не только сквер имени Чарльза Дарвина. Это ещё и плац-парад. И торговые ряды.

Снова в глазах испуг. Точнее – недоумение. Идут щёлкать памятники. Хорошо, что они флейты не покупают. А только фотоаппараты.

– Это что, памятник двум лесбиянкам?!

Он думает, что это остроумно. Она верит, что это остроумно, и смеётся.

Это Амур и Психея. Второй век до Рождества Христова. Древняя Греция. Копия, разумеется. И… нельзя ли ввести права на управление фотоаппаратами? Чтобы управлять автомобилем, надо сдать не только вождение, но и правила дорожного движения. Прежде всего – правила. Почему же фотоаппараты продают любым необразованным кретинам, не могущим отличить двух лесбиянок от Амура и Психеи? Я бы поучаствовала в разработке тестов, позволяющих людям получать права на управление фотоаппаратом. Чтобы играть на флейте – надо знать нотную грамоту. Хотя бы нотную азбуку.

Я сижу тут уже битый час.

– Небо покарает тебя за то, что ты так обошёлся с собственным братом! Небо проклянёт тебя! Ты ещё узнаешь, что такое проклятие неба! Поди прочь, неблагодарный сын и брат! Ты заболеешь раком – вот как небо покарает тебя! Поправь ранец, скотина!

Господи, что это?! Оборачиваться неловко. Жду, пока поравняются со скамейкой, чтобы разглядеть.

Армянская мамаша ведёт двух мальчиков. Одного – понурого – за ручку. Второй, проклинаемый, следует за ними. И если бы взглядами, исполненными ненависти, можно было убивать – мамаша и обиженный брат пали бы замертво, с огромными дымящимися сквозными дырами в их тщедушных организмах. И щедро проклинаемый маманей тонкий мальчик радостно сплясал бы тарантеллу на их охладевающих трупах!

И похоже, Павел Санаев не писатель, а документалист.

Дневной Оперный трещит на весь Пале-Рояль рояльными всплесками, скрипичными надрывами, виолончельными серьёзностями и альтовой нормальностью.

Я поднялась сюда своей самой любимой одесской лестницей. И в любом другом городе – в том же Риме, в том же Сан-Франциско – она была бы одной из главных достопримечательностей. Но об этой мало кто из туристов знает. Потому что одесситы бережливы и ревнивы. И безалаберны. Потому туристы и не догадываются, что крутая гранитная волна на перепаде высот Пале-Рояля и переулка Чайковского – одна из самых прекрасных лестниц на всём белом свете. И что в её литую чугунную решётку впаян старый герб города. В верхнем поле – двуглавый орёл. В нижнем – якорь-кошка. Или одесситы хранят эту тайну от собственных независимых властей? Двуглавый орёл – таки символ Российской Империи. Якорь-кошка? Это якорь с четырьмя мощными цепкими лапами. Вопьётся – хрен сдвинешь!

Я битый час торчу на скамейке в Пале-Рояле. Созерцаю. Верные спутники моего созерцания – фляга текилы и пачка сигарет. У каждого свои атрибуты медитативных практик.

Текилу я приобретаю в одном и том же магазинчике. Армянском. Слева от входа в Горсад с Ласточкина/Ланжероновской. Каждую поездку я оставляю там кучу денег. Нет, я не всё выпиваю. Даже при моих выдающихся способностях я не способна пропить такую кучу денег. Но я хожу в гости, делаю подарки. Меня уже, наконец, узнаёт продавщица, и мне давным-давно приветливо кивает один и тот же охранник. И вот сегодня – о боги, боги Одессы! – меня в этой армянской лавке чуть было не оскорбили. Действием. В принципе не то чтобы я рассчитывала на какие-то особые льготы, за годы оставив в этой лавчонке хороший стожок дензнаков – на подобную льготу вправе законодательно рассчитывать даже бомжи. На какую? Да просто в туалет приспичило. Не подумайте чего – по маленькому. Хотя законодательно – и по большому не возбраняется.

– Можно, я забегу в туалет? – мило улыбнулась я продавщице, с диким свистом снявшей с моей карты около тысячи гривен. О чём мне тут же пробибикал телефон, назвав украинскую валюту зловещей аббревиатурой – UAG. Pokupka, Summa 1102 UAG. Я собиралась вечером в гости, да.

– В туалет? – подозрительно уставилась на меня продавщица.

– Ну, вот та ваша белая дверь – это же дверь в туалет? – елейно уточнила я, подписывая чек на тысячу и сто два украинских дензнака.

– Это туалет для сотрудников! – отрезала она.

Я растерялась. Я не знала, как реагировать. Я оставила в магазине полтораста долларов. И это только сегодня. А если вспомнить вчера, и позавчера? И я уже не говорю за те годы! Я хлопала глазами и вертела в руках ручку, которой подписала чек.

– Ручку верните! – ледяным тоном сказала продавщица.

Вспомнился анекдот про ручку. Точнее – про банки. Почему в банках ручки всегда на привязи? Если я доверяю банку свои деньги, он мог бы доверить мне хотя бы ручку!

Этот магазин мог бы пустить меня в туалет. Если не за деньги – то хотя бы за преданность. Пустить в туалет в знак доверия. Это ведь так доверительно – разрешить сходить по маленькому.

Я положила ручку на прилавок. Продавщица сделала вид, что с этого момента меня не существует в природе.

– Люся, ну ты что?! – раздался голос охранника.

Возможно, он сказал: «Лер, ну ты чё?!», или «Гал, ну ты шо?!» Но голос охранника был живым, тёплым, недоумевающим и искренне возмущённым.

– Да?! Она пойдёт, а я потом от хозяина получай?! – взвизгнула Люся. Или Лера. Или Гала.

– Женщина, идите! – побудил меня к действию охранник, беря у меня из рук пакет со спиртным, который я от недоумения и где-то даже обиды внезапно прижала к себе.

– А я потом, да?! – совсем уж с истерическими нотками заголосила Люся-Лера-Гала.

– Под мою ответственность! – сказал Люсе-Лере-Гале охранник – и кивнул мне мягко и утвердительно.

Я, путая страхи души с желаниями тела, на ватных ногах добралась до вожделенного санузла. Вовсе, кстати, не поражавшего ни качеством, ни чистотой сантехники. И пописала под ответственность охранника. Спокойным акт мочеиспускания назвать было нельзя. Мне мерещился врывающийся в туалетную комнату хозяин этого алкоголического бутика, круглосуточно бдящий за нецелевым использованием гальюна из-за будки с сигаретами на противоположной стороне улицы. В своих беспокойных, коротких, отрывочных видениях я размахивала у него перед носом постановлением Лужкова… Тьфу ты! Собянина… Чур меня! Костусева! – Я ж в Одессе!.. Размахивала перед носом хозяина магазинчика постановлением о том, что любой гражданин вправе войти в любое сантехническое помещение города, будь оно в пафосном кабаке, будь оно в закусочной, будь оно в алкоголическом бутике, – и справить там свою малую гражданскую нужду. И даже большую.