Читать книгу "Кузен Понс - Оноре де Бальзак"

С тех пор как Понс слег, Шмуке заменял его в театре и в пансионах для девиц. Бедный немец видал своего друга только по утрам и за обедом, ведь для того чтобы хватило на жизнь, ему приходилось работать за двоих. И он выбивался из сил, ибо горе его надломило. Видя, как он, бедняга, огорчается, и ученицы и сослуживцы по театру, которым он рассказал о болезни Понса, постоянно справлялись о здоровье старого музыканта; Шмуке был так опечален, что даже совершенно равнодушные люди придавали своему лицу то сокрушенное выражение, каким парижане встречают известие о катастрофе. Добряк немец чувствовал, что его силы тоже иссякают. Его мучило и собственное горе, и болезнь друга. И случалось, он пол-урока повествовал о своем несчастье; он вдруг прекращал занятия и так искренне скорбел о больном друге, что юные ученицы не прерывали его обстоятельного рассказа. Между двумя уроками он забегал домой проведать Понса. С ужасом видел он, как пустеет их общая касса, как растут расходы на больного, которые тетка Сибо за последние две недели умышленно раздувала, чтобы напугать бедного учителя музыки, но все его страхи побеждало мужество, которое он раньше не подозревал в себе. Впервые в жизни ему хотелось заработать побольше, столько, чтобы не терпеть недостатка в деньгах. Случалось, что ученица, искренне растроганная судьбой обоих друзей, спрашивала Шмуке, как он решается оставлять Понса одного, и тогда он отвечал с той святой улыбкой, которой улыбаются наивные, не подозревающие обмана люди:

— Мамзелле, ми имеем мадам Зибо! Она есть кляд, бриллиант! За Понсом я буду ухашиватъ как за один принц!

Итак, когда Шмуке выходил из дому, тетка Сибо оставалась полной хозяйкой в квартире. Ну как мог Понс, ничего в рот не бравший уже две недели, настолько слабый, что не имел сил без посторонней помощи перейти в кресло, пока привратница перестилала ему постель, как мог он следить за этим «ангелом-хранителем»? Совершенно ясно, что, пока Шмуке завтракал, тетка Сибо отправилась к Элиасу Магусу.

Она поспела домой в ту минуту, когда немец прощался с больным другом; с тех пор как ее вразумили насчет богатства Понса, она больше не отходила от холостяка, не спускала с него глаз! Она усаживалась в удобное кресло в ногах кровати и, чтоб развлечь Понса, занимала его сплетнями, на которые так падки женщины ее сорта. Дальше будет видно, с какой дьявольской хитростью вкралась она в доверие к Понсу, как подольщалась к нему, какую проявляла заботу, внимание. Напуганная предсказанием заветной колоды мадам Фонтэн, привратница поклялась осуществить свой злодейский замысел чисто моральным воздействием и таким путем добиться, чтобы хозяин не позабыл ее в завещании. В течение десяти лет она не знала, какое богатство собрано в понсовском музее, и теперь решила предъявить ко взысканию свою десятилетнюю преданность, честность и бескорыстие. Уже двадцать пять лет она вынашивала в сердце змею — змею алчности, и с того самого дня, как слова Ремонанка, блеснувшие золотом, пробудили эту змею к жизни, она вскармливала ее всей скверной, которая таится в глубине человеческого сердца; в дальнейшем мы увидим, как она следовала тем советам, что нашептывала ей эта змея.

— Ну, как наш ангелок, попил как следует? Полегчало ему? — спросила она Шмуке.

— Нитшуть не полегшаль, увашаемая мадам Зибо, — ответил немец, утирая слезы.

— Нельзя же так убиваться, господин Шмуке, что же теперь делать... Если бы мой Сибо умирал, я и то так не расстраивалась бы. Я вам, значить, говорю, наш ангелок крепкого здоровья. А потом ведь он, кажется, всю жизнь скромником прожил! А скромники ой как долго живут! Он сильно болен, ничего не скажешь, но я, значить, уж постараюсь, я его выхожу. Не расстраивайтесь, идите куда вам надо, я с ним побуду и послежу, чтоб он выпил ячменный отвар.

— Если би не ви, голюбушка мадам Зибо, я би до смерти себья вольноваль, — сказал Шмуке, в приливе благодарности обеими руками пожимая руку своей доброй хозяюшке.

Тетка Сибо вошла в спальню к Понсу, утирая глаза.

— Что с вами, мадам Сибо? — спросил Понс.

— Да это господин Шмуке всю душу мне вымотал — плачет по вас, как по покойнику! — пожаловалась она. — Хоть вам и плохо, да зачем же хоронить раньше времени? А меня это так расстроило! Господи боже мой, ну где еще найдешь такую дуру, уж очень я привязчивая, полюбила вас больше, чем своего Сибо! Ведь в конце концов кто вы мне? Родственники-то мы только по Адаму, а вот честное слово, как дело до вас коснется, так у меня душа и заноет. Вот хоть сейчас руку дам на отсечение, само собой левую, только бы вы опять встали, зажили по-прежнему, начали бы опять кушать да старьевщиков обхаживать... Если бы у меня ребенок был, вот его бы я, верно, так, как вас, любила! Ну, выпейте, золотце мое, нуте-ка, полный стакан! Да пейте же, сударь! Доктор Пулен сказал: «Если господин Понс не хочет отправиться на Пер-Лашез, пусть воду ведрами пьет». Ну, так пейте, ну же!..

— Да я пью, мадам Сибо... Пью, кажется, уж больше и пить-то некуда.

— Вот так! Теперь хватит! — сказала привратница, принимая пустой стакан. — Бог даст и поправитесь! У господина Пулена был один такой больной, как вы, только за ним никто не ходил, дети его покинули, так он от этой самой болезни умер, а все потому, что мало пил!.. Вот и надо пить, так-то, мой голубок! Два месяца всего, как его схоронили... Если вы, наш дорогой, не встанете, господин Шмуке тоже не жилец на этом свете, так и знайте... он что дитя, честное слово, ягненок, а не человек; а вас как любит! Жена мужа и то меньше любит!.. Ни пьет, ни ест, исхудал за эти две недели не меньше вашего, а у вас у самого только кожа да кости... Я даже ревную, потому как я к вам очень привязанная; но я себя до того не допускаю, аппетита я не потеряла, какой там! Оттого, что я целый день по лестнице вверх и вниз бегаю, у меня ноги просто подкашиваются, вечером как мертвая на кровать валюсь. Ради вас бедного моего муженька совсем забросила, теперь его сестра Ремонанка кормит, а он на меня ворчит, что все невкусно. Ну, я ему говорю, надо потерпеть, не могу же я вас бросить, когда вы больны. Во-первых, вам так плохо, что без сиделки никак нельзя! А чтоб я здесь сиделку потерпела, когда я за вами уже десять лет хожу и все ваше хозяйство у меня на руках... Они все на еду жадные! за десятерых жрут, им вина, сахара подавай, им и грелку под ноги, и всякие удобствия... А потом они норовят больного обокрасть, если он им в завещании ничего не откажет... Пусти сегодня сюда сиделку, а завтра или картины, или чего другого не досчитаешься...

— Ах, не уходите от меня, мадам Сибо! — воскликнул Понс вне себя от страха, — Не уходите!.. Ничего чтоб здесь не трогали!..

— Я тут, — сказала тетка Сибо, — пока сил хватит, не уйду... будьте покойны! У доктора Пулена, может, что и было на уме насчет ваших сокровищ. Недаром он хотел навязать вам сиделку... Как я его отчитала! «Только меня одну господин Понс признает, — так я ему и сказала, — он ко мне привык, а я к нему». Доктор и замолчал. А сиделки все до одной воровки! Я этих баб терпеть не могу!.. Вот сейчас я вам расскажу, какие они пролазы... Был такой случай, один старый господин... мне это доктор Пулен сам рассказал... так вот женщина тут одна тридцати шести лет, мадам Сабатье, бывшая торговка туфлями на рынке Пале, — знаете те торговые ряды в Пале, что потом снесли...