Читать книгу "Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов"

«подкоренивание» такое, не отдал бы Казимира мужикам – сам бы повесил. Ну, теперь-то что ж – не вертать же их обратно.

Глава десятая

Собор земли русской

– Может, охабень сойдет? Перед кем рядиться-то? – упирался князь, которому не улыбалось цеплять тяжеленную, шитую золотом праздничную ферязь. – Че перед черными-то людьми хвост распушать?

– Нешто они не люди, Данила Иванович? – необычно строго спросила жена. – Ежели бы одни князья да бояре там были, верно – нечего наряжаться. А людям простым уважение выкажешь.

Крыть нечем. Князь вздохнул и покорно подставил руки, чтобы вдеть их в широкую и долгополую безрукавку.

– Красавец писаный! Не будь ты мужем законным, влюбилась бы… – сказала княгинюшка, оглаживая спину мужа и прижимаясь к ней щекой.

– Маш… – растерянно замер князь, заводя руку за спину, пытаясь ухватить супругу. Мария только засмеялась, как серебряный колокольчик, и отстранилась, легонько подтолкнув мужа к выходу…

Выборщики приезжали вторую неделю. Оно и понятно – собрать людей со всей Руси непросто. Но всему на свете есть предел. В грамотках, что рассылали, было указано, что собор начинается на Преображение Господне. Сегодня этот день настал.

Возле монастыря стояли крытые возки, телеги, шатры и палатки. Неподалеку паслись стреноженные кони. Вездесущие торговцы съехались со всего Белозерья и Пошехонья. Торговали калачами и бубликами, сбитнем и квасом и еще всем, что потребно мужикам, которые на многие дни оторваны от дома. Цыгане, уцелевшие в лихие годины (ни голод, ни мороз их не берет!) уже приноровились продавать краденых лошадей. В старопрежние времена их бы давно отправили на правеж, но нынче не препятствовали.

Даниил Иванович приготовился стукнуть в калитку, но она открылась сама.

– Здорово, ратники, – поприветствовал он вытянувшихся стрельцов. – Народу-то много собралось?

– Так рано ж еще. Мнихи службу правят, – доложил Никита Еропкин, назначенный командовать караулом. – Старцы, кого настоятель при обители велел поселить, – они и не уходили никуда. Притопал тут инок, ветхий весь, так его привратник в трапезную отвел.

– Ну, коли первым пришел, так и тут первым буду, – вздохнул князь Мезецкий, снимая перевязь с дедовской саблей и передавая ее Еропкину.

Без оружия князь чувствовал себя голым. Но, опасаясь свар и дрязг, они с отцом настоятелем решили, что оружие в обители будет только у караульных.

Кое-кто отнесся с пониманием. Местные воеводы – Фома Подщипаев из Устюжны да Григорий Образцов из Белоозера – сдали сабли и ножи сразу же. Но были и другие, которые последние десять лет даже в баню ходили с оружием, и расстаться с клинком для них было все равно, что расстаться с жизнью.

– Ты кто таков, чтобы воеводу сабли лишать, а? – напирал на Никиту мощный мужчина в колонтаре и при турецкой кривой сабле. – Я, если хочешь знать, по ночам с саблей сплю, а не с бабой.

– Дома хошь с кем спи. Я человек маленький, – спокойно отвечал Еропкин. – Велено оружие забирать – забираю. Вон самого Мезецкого сабля лежит.

– Че, Мезецкий тоже оружие сдал? – недоверчиво переспросил воевода. Присвистнул и, скинув колонтарь, стал упихивать туда саблю, два пистолета, два поясных и два засапожных кинжала, кистень и короткий мушкет.

– Ладно, грамотку пиши, – потребовал воевода у инока-писца, что уже упарился выписывать расписки. – Сабля заржавеет – шкуру спущу!

– Ты царя побыстрее выбирай, тогда и сабля не заржавеет, – присоветовал Никита.

Воевода Истомин расхохотался и пошел занимать место, а Еропкин, переведя дух, стал беседовать с воеводой из Устюга Михайлом Нагим.

– А мне похрен, что князья тут сабли раскидали! – брюзгливо оттопырил нижнюю губу дядька седьмой жены Ивана Грозного. – Сестрица моя, Евдокия, супругой Владимира Старицкого была. Мы, Нагие, даже к царю при саблях входили!

– Так царя-то еще не выбрали, – пожал плечами Еропкин. – Выберут, так снова к нему при сабле войдешь. А пока – извиняй, боярин…

– Ох, стрелец, ну и хитер же ты! – расхохотался Нагой, а потом выжидательно прищурился: – В сотники стрелецкие ко мне пойдешь?

– Не могу я, боярин, в сотники идти, – развел руками Еропкин. – Коли в стрельцы подамся, за жалованье служить стану, так и поместья лишусь.

– А велико ли поместье-то? – уважительно поинтересовался Нагой.

– Ну, велико не велико, а мне хватает, – уклончиво ответил Никита, не разъясняя, что доходы с поместья под Иван-городом получают свеи…

– Был бы я не в Устюге, взял бы тебя в дети боярские, – хмыкнул воевода. – А у нас, сам знаешь, земли черные, мужики свободные. Погоди-ка, – спохватился Нагой. – Ты ж у Мезецкого в сотниках служишь? А чего мне пулю льешь – в стрельцы, мол, нельзя?

– Так сотник сотнику рознь, – усмехнулся Еропкин.

– Хочешь сказать, что у Мезецкого служить – все равно, что у царя? – недоверчиво протянул воевода и стал снимать саблю. – Ну, что ж тут с тобой делать…

К тому времени, когда последний из выборщиков прошел под сводами надвратной церкви, Никита проклял и службу свою, и Леонтия Силыча, поставившего его начальствовать над караулом. Зато не случилось ни драки, ни свары. Костромитинов знал, кого ставить старшим!

Народу собралось изрядно. От обителей – не меньше семидесяти старцев, в числе коих три архимандрита и десять игуменов, не считая строителей. От черных крестьян собралась едва ли не сотня. От посадского населения выборщики наличествовали. Немало собралось дворянства, с десяток воевод. Но не было ни одного епископа, не говоря уж об архиепископах или митрополитах. Опять же, из людей родовитых, кроме самого Мезецкого да Одоевского с Нагим, Собор не почтили ни Рюриковичи, ни Гедиминовичи.

После молитвы разместились соответственно чинам и званиям – спереди, на скамейках с перекидными спинками, – духовные особы и знатные люди из числа воевод, столбовых дворян и детей боярских. (Князь Одоевский и Михайло Нагой потребовали было особых мест, но, пристыженные настоятелем, утихли.) За ними, на простых лавках, – купечество и «черные» крестьяне.

Мезецкий и игумен Кирилло-Белозерского монастыря сидели в креслицах, лицом к выборщикам. Сбоку, за высоким аналоем, пристроился инок, которому было велено записывать все, что будет происходить, и то, о чем будет сказано.

Данила Иванович полночи не спал – сочинял в уме речь. Теперь, как до дела дошло, позабыл все слова. Тушуясь, князь встал, снял шапку и поклонился:

– Не буду я долго говорить. Нет нынче царя на Руси, а без царя и порядка нет. Кого на царство избирать будем?

Народ помалкивал. Сидели, переглядываясь в ожидании, кто начнет первым.

– Так и будем бороды жевать? – не выдержал князь.

– А что говорить-то, князь Данила? – поднял глаза отец Гервасий, настоятель Спасо-Каменного монастыря. – Опасаемся мы – можем ли за весь русский народ говорить? Нас тут собралось-то всего ничего… Я гляжу, от Думы боярской никого нет.

– Мало бояр на Руси осталось. Мстиславского, князя Федора, в нонешнем январе зарубили, Воротынского разбойники на самой Москве зарезали. Шереметева с Романовым ляхи под самой Троице-Сергиевой лаврой убили, Голицыны братья – в плену польском. А остальные, бояре да