Читать книгу "Люди этого часа - Север Феликсович Гансовский"

А н т о н о в н а  в пьесе Островского «Бешеные деньги».

М о л о д а я  а к т р и с а, она же  Л и д и я  Ч е б о к с а р о в а.

П е р в ы й  а к т е р, он же  Т е л я т е в.

В т о р о й  а к т е р, он же  В а с и л ь к о в.

П о м о щ н и к  р е ж и с с е р а.

На занавесе грубо нарисованы с одной стороны здание театра, с другой — маленький старинный собор, за которым — контуры современных многоэтажных зданий с возвышающимся над ними строительным краном.

Звучит гонг.

Входит  в е д у щ и й.

В е д у щ и й. Дорогие товарищи зрители, мы с вами находимся в городке Н-ске, и мне хотелось бы показать вам некоторые его достопримечательности. Когда-то, в давние времена, городок гремел — пожалуй, при Андрее Боголюбском, — а сейчас районный центр с большим будущим и приятным настоящим. Несколько древних церквушек, много зелени, мало уличного транспорта, несколько предприятий, которые ничего не могут поделать с чистотой воздуха. (Глубоко вдыхает, нюхает воздух.) Чувствуете, какая свежесть?.. Н-ский житель в учреждение обычно направляется пешком, с работы — прогулкой. Почти все друг друга знают: «Здрассте, Зинаида Сергеевна, привет Виктор Борисычу». Любо посмотреть. Какому-нибудь москвичу, у которого время рассчитано по десятым долям секунды, такие места кажутся домом отдыха. Но это, конечно, ложное впечатление. Каждый район имеет план и в промышленности и по сельскому хозяйству, а чтоб его выполнить, люди еще как работают. Мы-то с вами знаем… Главную улицу Н-ска украшает пятиглавый собор — памятник архитектуры тринадцатого… нет, вру… пятнадцатого века. Позади него заканчивается постройка местных Новых Черемушек. Ну, а напротив церкви расположен городской театр, где будет происходить одна любопытнейшая история. Вот он… (Показывает.) Здание, как видите, не слишком удачное, если честно. Строили в начале тридцатых годов. Набежал архитектор-хват. Я, говорит, вам спроектирую, как нигде в мире, — в форме шестеренки. На плане выглядело красиво. Тогдашние городские руководители ошеломились, дали согласие. А когда возвели, оказалось, что сверху смотреть, кроме грачей, некому, с земли же, сбоку, здание, прямо сказать, не представительное. Углы какие-то непонятные, выступы. Однако внутри неплохо. Театр работает, в Н-ске его любят, и, между нами говоря, уже утверждена горсоветом на полную реконструкцию здания ужасно солидная сумма. Но давайте войдем внутрь.

Занавес поднимается. Перед нами — помещение за сценой, где навален всяческий реквизит и части декораций.

Слышны отдаленные глухие удары.

Мы с вами за кулисами, товарищи зрители. Сейчас еще день… (Прислушивается.) Это рабочие на сцене устанавливают декорацию для вечернего спектакля — сегодня у них, кажется, «Бешеные деньги» Островского. Тише! (Вглядывается внутрь помещения.) Это, по-моему, главный режиссер, очень суровый мужчина. И с ним еще кто-то.

В е д у щ и й  уходит.

Входят  г л а в н ы й  р е ж и с с е р, который с отсутствующим видом оглядывается по сторонам, и  и з о б р е т а т е л ь. Изобретатель тащит с собой на ремне большой ящик с длинным смотанным шнуром, окуляром и кнопками.

Г л а в р е ж (спотыкается). А, черт! Навалили здесь — ни пройти, ни проехать. Ну, так я слушаю вас. В чем дело?

И з о б р е т а т е л ь. Я Бабашкин.

Г л а в р е ж. Какой Бабашкин?

И з о б р е т а т е л ь. Ну как же! Я вам звонил утром. В девять. Насчет своего изобретения.

Г л а в р е ж. Какого изобретения? И что это за ящик у вас?

И з о б р е т а т е л ь. Мы же договорились, что я продемонстрирую свое изобретение. Это не ящик, это аппарат. (Снимает с плеча ремень и с усилием ставит ящик на пол.)

Г л а в р е ж. А-а… Ну хорошо. Продолжайте.

И з о б р е т а т е л ь. А что продолжать, если я еще не начал?

Г л а в р е ж. Так начинайте. Вот я. Что вам еще надо? (Мрачно осматривает разбросанный реквизит.)

И з о б р е т а т е л ь (откашливается). Суть моего открытия состоит в том, что я исключаю из театрального дела такие устаревшие понятия, как талант, вдохновение и прочее. И вообще исключаю человека… Но прежде всего несколько слов об искусстве. Как вы знаете, искусство — это общение… Вы меня слушаете?

Г л а в р е ж. А как же. (Продолжает осматривать декорации.)

И з о б р е т а т е л ь. В данном случае, то есть в театре, искусство — это общение актера со зрителем. На дистанции, на расстоянии.

Г л а в р е ж. Знаю-знаю. Про искусство я все знаю. (Нагнувшись, берется за зеленый искусственный куст.) Вот народ! Сколько раз говорил, не наваливать здесь это барахло. Пожар будет, с кого спросят? (Другим тоном.) Про искусство я все знаю, слава богу, в институте только на этом и сидели — общение, обаяние, органика. А вот как тридцать метров тюля для декорации достать или что делать, если в театре электрик пьет, — этому нас никто не учил… (Смотрит на декорацию под ногами.) Что это? Нет, что это такое?! Вы понимаете, что они сделали: арку из «Марии Стюарт» разрезали на куски… Эй, есть тут кто-нибудь!

Г о л о с  х у д о ж н и к а (издали). Я, Салтан Алексеевич!

Г л а в р е ж (всматривается). Кто там? Темно, не вижу.

Х у д о ж н и к (входя). Максимов. Художник. Я разрезал арку, Салтан Алексеевич. На занавески пришлось пустить. В «Бешеные деньги». Во второе действие.

Г л а в р е ж. Так у нас же «Мария» сегодня тоже идет! В параллель с «Бешеными», в клубе швейников… С ума, что ли вы все здесь посходили? Вот вы, Бабашкин, посторонний человек. Как по-вашему, можно так работать или нет?

Х у д о ж н и к. Пришлось разрезать, Салтан Алексеевич. Зрители обижаются. На прошлом спектакле, я сам слышал, в антракте один говорит: «У Островского в ремарке сказано «богато меблированная гостиная». А у них тут на сцене все равно что курительная в кинотеатре»… Знаете, какой народ пошел начитанный. А в «Марию» тогда серые ширмы из «Верю в тебя» поставим. Они свет хорошо принимают.

Г л а в р е ж. Да «Верю в тебя» тоже сегодня идет! У нас выездной спектакль. (Тяжело дышит.) Нет, дальше так нельзя. Это не работа… У вас нет валидола?.. Ах да! У меня есть. (Вынимает из кармана скляночку, сует таблетку в рот, отходит в сторону; покачав головой, делает несколько глубоких вдохов.) Так и до инфаркта дойдешь за полгода. А зачем, во имя чего? Меня в Москве МХАТ чуть ли не приглашал, за мной «Современник» почти что бегал. Я все бросил, от всего отказался, с женой едва ли не пошел на развод — не хочет сюда ехать. И какой результат? К чему эти жертвы? Разве кто-нибудь ценит? Да если б знать заранее, я бы вообще лучше в банно-прачечный техникум поступил, чем в театральный институт!

Х у д о ж н и к. Ну почему, Салтан Алексеевич, не ценят? Вот когда вы «Не беспокойся, мама!» у нас поставили, публика очень хорошо принимала.

Г л а в р е ж (вяло). Да бросьте вы… (Судорожно вздыхает.)

Х у д о ж н и к. Конечно, хорошо. Мне многие говорили, что, мол, «Мама» замечательно поставлена.

Г л а в р е ж (сомневаясь). Серьезно?

Х у д о ж н и к. Точно, Салтан Алексеевич.

Г л а в р е ж (оживая). Сбор, правда, был полный.

Х у д о ж н и к. Битковый… И жена ваша приедет. Не будет же одна сидеть в Москве.

Г л а в р е ж (уже почти оправившись). Вы так считаете?

Х у д о ж н и к. Куда ж ей деваться? Приедет как миленькая… Я еще хотел вам сказать, Салтан Алексеевич, что Смирнов, электрик, опять не вышел.