Читать книгу "Дом у реки - Ханна Ричел"

что единственный человек, которого ты никогда не обвиняешь, — это ты сам. А ведь ты можешь многое изменить. Только ты можешь писать свои пьесы.

Кит вылетела из гостиной. Ева помедлила еще минуту, дожидаясь возможности ускользнуть в сад незамеченной, и спустилась по лестнице.

Покрывало, расстеленное для пикника, лежало на лужайке перед домом, шахматная партия была брошена посреди игры. Ева слышала смех сестер, доносящийся из сада. Она прошла до ручья, который бежал вниз, к реке, мимо старой кривой яблони. На фоне солнечных лучей маячили фигуры обеих сестер, мошки роились вокруг них. Ей было непонятно, чем это они заняты, пока она не подошла ближе и не увидела сверкающее лезвие перочинного ножика в руке Люси.

— Та-да-м, — сказала та, отойдя от ствола, чтобы показать результат Еве.

— Что там? — спросила она, прищурившись.

На коре яблони были вырезаны пять букв — К. Т. Е. Л. М.

— Это для потомков.

— Зачем?

Люси улыбнулась:

— Потому что ты скоро уедешь. Но куда бы ты ни отправилась, где бы ни жила, это дерево служит доказательством того, что ты всегда здесь. Мы все здесь.

— Какая же ты дурочка, Ева!

— Угу, — пожала она плечами.

Марго, неуклюже протянув свою перевязанную руку, сорвала с ветки одно за другим три яблока.

— Еще рано, — сказала Ева. — Они еще зеленые.

— Да ерунда, — засмеялась Марго.

Ева откусила яблоко. Оно оказалось не просто неспелым — рот сводило от его кислоты. Она выплюнула и запустила яблоком в изгородь. Но горький привкус не исчезал. Она снова посмотрела на эти пять букв, вырезанные на стволе старого дерева. «Ты принадлежишь этому месту». Наверняка Люси права, но Ева дождаться не могла, когда же наконец увидит, что уготовано ей вдали от Уиндфолза.

Тед шагал по гравийной дорожке. Он не знал, куда идет, главное — прочь, подальше от дома. Здесь он не выдержит больше ни минуты. Не выдержит больше ни одного слова Кит, подобного тому, что она только что говорила ему.

Когда они впервые встретились, она внимала каждой его фразе. О, как она умела слушать! Дурной тон признаваться в этом, но отрицать все равно нельзя: именно слепое обожание Кит в то время помогало ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Ее обожание, ее поддержка и ее уважение.

Но в последние годы все это куда-то делось, исчезло, рассыпалось, как рассыпаются здания во время землетрясения. Вот и у них произошел какой-то тектонический сдвиг в отношениях.

«Столько лет, Тед, столько лет ты пытаешься писать. Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?»

Эти слова острее бритвы резали его по живому. Вдвойне больнее было еще и оттого, что они отражали и его собственный страх. Столько лет. Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые познал сладкий вкус успеха, когда его все называли одним из лучших молодых драматургов страны. И что сейчас? Потертый безработный мужчина с кризисом среднего возраста, который живет на гонорары жены. Кто он? Никто. А она — она всемирно известная писательница К. Т. Уивер.

Главный мажордом. Ну или просто помощник. Он сказал именно то, что думал. Он отложил в сторону все свои амбиции, взялся за управление Уиндфолзом и воспитание троих дочерей. Они с Кит никогда не говорили о том, что, возможно, им стоит разделить обязанности, но по мере роста ее писательской карьеры и все более жестких требований издателей Тед взвалил на себя все родительские обязанности. Одну за другой он отводил дочек в школу, сжимая их маленькие лапки в своей большой ладони. Он заклеивал им разбитые коленки. Толкал качели и помогал забираться на деревья. Учил плавать в реке и читал перед сном. Он был рядом каждое заветное мгновение их детства. И сам был этому счастлив.

— Ты совсем не похож на нормального папу, — заявила однажды Люси, когда они возвращались из школы домой.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Ну, ты не работаешь, не носишь костюмы с галстуками, не водишь никакой шикарной машины.

— Нет, не работаю, не ношу и не вожу. — Он посмотрел ей прямо в лицо: — А тебя это так беспокоит?

— Нет, — улыбнулась Люси. — Ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Тед тоже улыбнулся ей и пожал ее ручку:

— И ты мне нравишься, Люси, именно такой, какая ты есть.

Это же так просто — такое безусловное принятие друг друга. Но Тед солгал бы, если б сказал, что внутри себя он не ощущал негодования. Кит так быстро и легко переложила на него все эти обязанности. Когда звонили из школы, чтобы сообщить, что одна из девочек заболела, разумеется, Тед мчался туда, вез дочь домой, укладывал в постель и ухаживал за ней. Именно он планировал девочкам каникулы и следил, чтобы они вовремя шли на занятия и возвращались домой. Все больше и все чаще он оказывался в мире своих дочерей. Он никогда ни на секунду не пожалел о той близости, которая установилась у него с ними, но была и оборотная сторона: казалось, эта близость только увеличивает пропасть, которая разверзалась между ним и Кит. И за это он был обижен на нее. Они не говорили об этом, но роль каждого из них была установлена и определена.

Даже Макс, который когда-то был его агентом, уже считал Теда сбитым летчиком.

— Тед, старик, — сказал он, когда позвонил в последний раз, — рад тебя слышать!

Где-то в трубке вдалеке проехала скорая, слышался шум лондонских улиц. И Теду остро захотелось прямо сейчас оказаться там, в окружении пестрой толпы, вернуться к тому себе, которым он был когда-то.

— Если ты хочешь поговорить по поводу пьесы… — начал было он, но Макс прервал его на полуслове.

— Про пьесу понятно, буду иметь в виду. Но мне нужна Кит. Я хочу обсудить с ней японские контракты на четвертую книгу. Там кое-какие проблемы. Ничего серьезного.

— А, да, конечно, — ответил Тед, стиснув зубы. — Я сейчас позову ее, — и побежал, точно послушный лакей, за Кит.

И дело не в том, что он не ценит ее труды. С замиранием сердца он прочел первые две книги. Они захватили его целиком. Кит писала потрясающе, и он одновременно и удивлялся этому, и гордился ею, и боялся за нее. Видит бог, он лучше других знал, что это такое: каждый день садиться за стол и смотреть на пустую страницу. Дело не в том, что он не ценил Кит. Дело в том, что он больше не ценил себя.

«Утраченные слова», свою первую пьесу, он писал, находясь