Читать книгу "Николай Негодник - Сергей Шкенев"

– Пока еще люди, но направляет их именно нечисть. Да так бывает везде и всегда.

– Понятно… А вот скажи мне, Израил Родионович, смогу ли я теперь в свой мир вернуться?

Ангел ненадолго задумался, а русалка затаила дыхание, со страхом ожидая ответ.

– Домой? Да, пожалуй… Пошли!

– Что, прямо сейчас?

– Ага.

– А как же… – Николай не договорил. – Но летом же…

– Вот именно! Так что неси свою ношу и не пищи. Ну что, выпьем на посошок? – Повинуясь взгляду ангела, со стола поднялись стаканы и застыли в воздухе. – За нас, за попаданцев! И пусть Спящие проснутся!

– Кто? – не понял Шмелёв.

– Да ты и сам знаешь, – туманно пояснил Израил. Потом чокнулся со всеми, включая ученого кота, выпил одним глотком и, превратившись в луч света, исчез в синем небе прямо сквозь оконное стекло.

Коля долго смотрел ему вслед. Но вот, наконец, повернулся к Яне и тихо прошептал:

– Странный тост. Но знакомый.

Глава 12

В начале лета в Татинец стали стягиваться войска. Он так и остался столицей объединенного княжества, хотя Юрий Всеволодович и приглашал Шмелёва переехать в Славель, располагавшийся совсем чуть-чуть, но подальше от границы. Николай отказался – в новом городе вольготнее дышится. А старому-то на тридцать лет больше.

Народ на стенах и у ворот, одетый нарядно по случаю внеурочного праздника, встречал прибывающих воинов цветами, хлебом-солью да едкими, порой переходящими всякие приличия комментариями. Время еще не сгладило не самые приятные воспоминания о житье-бытье до переселения в Татинец, и то, что сопредельные княжества присылали малые дружины в общее войско, не делало их правителей лучше или добрее. Пополнение принимали деловитые домовые и без лишней суеты определяли на постой. Город впитывал людей, как губка.

Все это столпотворение не могло не радовать главного хлебного поставщика армии – бывшего франконского купца, бывшего Бертрана Куртуазье. Два раза бывшего потому, что ушлый негоциант еще пару лет назад принес присягу Николаю Шмелёву, предварительно перевезя из провинциальной Лютеции семью и немалый капитал. И вот новый русс Борис Кутузов, сверкая толстой золотой цепью поверх малинового кафтана, поучал старого компаньона с тех еще, франконских времен:

– И в первую голову, Рене, никому не говори своего имени.

– Это почему же? Разве здесь настолько не любят иноземцев?

– А за что их любить, скажи мне на милость? Знаешь, в мире существует весьма ограниченное количество любви, впрочем, и добра тоже. И растрачивая их на подозрительных чужих, что же оставишь своим?

– Но мое имя, что в нем не так?

– Дурак ты, Рене, и имя у тебя дурацкое. Обязательно смени, иначе никогда не станешь… хе-хе… будешь торговать объедками с нашего стола. И ради этого стоило покидать Лютецию?

– Ты говоришь, как настоящий русс, Бертран.

– Я он и есть. И зовут меня – Борис Кутузов, запомни это, друг Рене.

– Хорошо, но если становиться русским, то почему стесняться франконской фамилии? Ведь она уже будет не моя…

– Как хочешь… Только как будет звучать по-новому Рене Савиньяк? Вот, то-то и оно! Кто со Свиняком связываться станет?

– А если… а если взять девичью фамилию матери, а?

– Каюзак? Вроде бы ничего… Даже что-то героическое чувствуется. – Купец задумался, и на румяной физиономии появилась мечтательная улыбка. – Вот представь – входят наши войска как-нибудь в Лютецию…

– И в Авиньон.

– Да, и туда обязательно.

– А почему как-нибудь, Боря? Очень даже хорошо и красиво войдут.

– Точно! И мы с победоносным войском входим.

– Въезжаем.

– Согласен. На белых конях… все из себя героические… Кутузов и Казак на улицах поверженных городов… и поплевываем на скаку на всех графов.

– Даже на графов?

– На них в первую очередь. Заметил, Рома, что в Татинце нет ни одного графа? Да их тут и за людей не считают.

– Как, совсем?

– Отож!

– А бояре?

– Сравнил, – рассмеялся купец. – Боярское звание потом и кровью дается… Или великой ученостью, как моему другу коту Базилевсу.

– А мы…

– Ну, чисто теоретически… Но сначала нужно в Авиньон на белых конях.

– Понятно. А ты меня своему другу представишь?

– И в качестве кого? Чем думаешь заняться?

Рома Казак задумчиво почесал переносицу:

– Может, рыбным товаром?

Случайно услышавшие кусочек разговора прохожие вдруг оглянулись с невыразимой грустью и жалостью в глазах. Пробегающая мимо старушка даже остановилась, чтобы перекрестить говоривших, трижды сплюнула через левое плечо и засеменила дальше, охая на каждом шагу и качая головой.

– Чего это они, Боря?

– Жалеют. Раков захотел покормить? Ну-ну, в путь-дорожку… Только у местных водяных на рыбу монополия, если знаешь такое слово. Утопят конкурента к чертям собачьим, и поминай как звали.

– Ой.

– Вот тебе и ой. Молод ты еще, Рома… Идем в трактир, за обучение и добрые советы проставляться будешь.

– А что значит – проставляться?

– Увидишь, – Кутузов решительно направился в сторону видимой издалека вывески с мастерски изображенной кружкой на ней. – Тебе понравится. Особенно завтра утром.

В трактире новых руссов встретили гостеприимно. А чего не встретить? Сразу видно – свои, не голытьба иноземная, что на серпянку квасу выпьет, а буянит на три крестовика. Да и при деньгах оба, заметно. А ежели нет – приличному человеку завсегда кредит. Или не человеку – лишь бы приличному. На стол тут же легла хрустящая скатерть, на которой, как по волшебству, появлялись закуски малые, заедки средние да прочие разносолы.

Хозяин заведения, маленький домовой с большой медалью на груди, подошел лично:

– Рекомендую начать с пива и свежайших раков. Подавать?

– Раков? – переспросил Казак и отчего-то побледнел.

– Пусть несут, – согласился Кутузов. – А вот пива не нужно. Что мы, боши какие? Нам, пожалуйста, три бутылочки «Годзилковой особой» для начала, а к ней…

– Понял, – домовой подал сигнал на кухню. Просто махнул рукой, что обозначало приказ тащить все подряд. – А закончить предлагаю вот этим.

Перед гостями поставили по глубокой тарелке, в которой угадывались мелко порезанные овощи вперемешку с кусочками мяса и колбасы.

– Что это?

– Последний писк моды – салат. На любом застолье рекомендуется располагать прямо перед собой – освежает при некотором разгорячении. Любимое блюдо нашего оборотня, Августа фон Эшевальда.