Читать книгу "Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Франсиско Усканга Майнеке"

крайне правым, но и предупреждала о возрастающей опасности, исходящей, как она предполагала, от «коричневой волны». В одной из статей Тергит писала:

Речь уже не идет о разрозненных действиях отдельных людей, об извечных человеческих страстях, о наследстве, о любовнице, о ребенке; речь идет о самом происходящем: это эпоха, которую слышишь на скамье подсудимых. Огромная и невидимая, перед судьей разворачивается свастика.

К этому необходимо добавить, что Тергит представляла собой тот тип женщины, к которому Геббельс испытывал отвращение. Его взаимоотношения с женщинами были, скажем так, неоднозначными. Внешность – низкий рост, чрезмерная худоба и вдобавок хромота – не служили ему подспорьем. Однако Геббельс умел соблазнять, обладал чувством юмора и – если не визжал с трибуны – слащавым голосом.

Разойдясь с Эльзой Янке, Геббельс пережил в Берлине множество романов: по мере того как он поднимался по партийной лестнице, у него появлялось все больше поклонниц среди женского пола, многие – с косами и в тирольском наряде. Геббельс источал эротическую притягательность власти, и искушений вокруг было много (одно из них – уже знакомая нам Ольга Фёрстер-Прове). Кроме того, Геббельс был рабом своих инстинктов: «Мой эрос болен, – откровенничал он в дневнике, – меня возбуждают все женщины, до того, что кровь начинает бурлить в венах. Я преследую их, словно оголодавший волк».

Геббельс оставил нам описание своего женского идеала в романе «Михаэль. Германская судьба в дневниковых листках», который начал писать в юные годы и который, получив должность гауляйтера, опубликовал в официальном издательстве НСДАП, Franz-Eher-Verlag. Книга представляет собой полуавтобиографический роман с элементами вымысла, в котором автор описывает зарождение своих идеологических взглядов и некоторые из своих убеждений, например, в отношении того, что он уважает в женщинах.

В начале книги, когда главный герой и alter ego Геббельса отправляется учиться в Гейдельберг, он влюбляется в девушку по имени Герта: «Удивительная женщина, скромная и молчаливая, с пшеничными волосами». Однако Михаэля приводит в негодование тот факт, что Герта учится. Он считает, что это возмутительно:

Предназначение женщины – быть красивой и приводить в мир детей. Это совсем не так примитивно или устарело, как может прозвучать. Птичьи самки прихорашиваются ради самца и откладывают ради него яйца. В ответ самец добывает пропитание и прогоняет врагов.

Когда Герта упрекает его в консерватизме, Михаэль отвечает:

Консерватизм? Это клише. Я ненавижу женщин, которые громко разговаривают, которые вмешиваются во все вокруг, не разбираясь в вопросе. Забывая при этом о своих настоящих обязанностях: о воспитании детей. Если «современное» означает «неестественное», если речь идет о подрыве традиций, разложении морали и постоянном упадке, – тогда да, я сознательный консерватор.

Габриэле Тергит прихорашивалась для своего мужа – архитектора Хайнца Райфенберга – и только что «отложила для него яйцо»: маленького Петера. Однако она также занималась добычей пропитания и сражалась против врагов, писала для широких масс, то есть не переставала поднимать голос и вмешиваться.

И не только она. В начале 1930-х годов в Германии появлялось все больше женщин, которые доставали печатные машинки и набирали тексты для газет и журналов, крупных издательств, театров и кабаре. Большинство из них родились в Берлине, или оказались здесь, привлеченные магнетизмом этого города. Они были младшими сестрами Эльзы Ласкер-Шюлер, и звали их: Ирмгард Койн, Эрика Манн, Лили Грюн, Хильде Вальтер, Мари Луизе Фляйсер, Анна Зегерс и Маша Калеко. Некоторые, наряду с Габриэле Тергит, оставили в своих книгах воспоминания о «Романском кафе». Действие нескольких сцен в романе Das kunstseidene Mädchen («Девушка из искусственного шелка») Ирмгард Койн, подруги Курта Тухольского и будущей возлюбленной Йозефа Рота, происходит в стенах кафе. Лили Грюн, основательница литературно-политического кабаре Die Brücke («Мост») и журналистка Berliner Tageblatt, поступила так же в своей книге Alles ist Jazz («Все это джаз»). Маша Калеко, самая молодая из всех, поэтесса Новой вещественности, посвятила «Романскому кафе» одно из своих самых грустных стихотворений (мы познакомимся с ним в последней главе). Главной целью, которую преследовали писательницы, была попытка уловить атмосферу мегаполиса, его улиц, заведений, тем самым внести свой вклад в новое литературное направление, которому положил такое блистательное начало Альфред Дёблин: литература большого города, или – если воспользоваться выражением, которое в то время набирало популярность, – литература асфальта.

Точно неизвестно, откуда появился термин Asphaltliteratur – литература асфальта. В конце XIX века его использовали в консервативных кругах для критики современных течений, в особенности натурализма. Существует история о том, что термин впервые прозвучал из уст императора Вильгельма II на представлении пьесы драматурга Герхарта Гауптмана, представителя натурализма: по завершении спектакля император объявил, что больше никогда нога его не ступит под крышу театра.

В конце 1920-х годов нацисты вспомнили об этом термине и усилили его негативный подтекст. В противоположность Heimatdichtung – национальной или патриотической поэзии – Asphaltliteratur являлась для них литературой городских бродяг, которые, следуя вырожденческой иностранной моде, имели своей порочной целью отдалить немцев от своих корней, от своего народа. Они использовали этот термин в том числе для того, чтобы противопоставить здоровую и чистую провинцию прогнившему и испорченному Берлину, в котором находился источник зла. Рихард Корхерр, один из идеологов нацизма, так выразил это в своей статье, опубликованной в марте 1930 года:

Берлином овладел новый дух, дух, против которого должна подняться в священном гневе вся остальная Германия. Жалкая литература, искусство, полное гротескных гримас, все возрастающее «очернение», борьба против религии и против народа, против всего, что свято для нашей культуры, высмеивание всех идеалов; все это есть выражение духовной деградации.

Те авторы, которые были отнесены – или почувствовали себя отнесенными – к Asphaltliteraten, нанесли ответный удар, высмеивая Heimatdichtung столь же уничижительными терминами: «литература от сохи», «поэзия землепашцев» и «тексты почвенников». Альфред Дёблин в статье, опубликованной в начале 1931 года, насмехался над Heimatdichtung: «О себе заявил провинциализм, искусство земли и полей: оно подняло голос из своей глубокой орфической тьмы…» Вскоре журналист Антон Ку анонимно опубликовал еще одну статью, озаглавленную «Асфальт и почва». В ней он утверждал:

История литературы показывает нам, что существует такой асфальт, который, по крайней мере, если судить по мощи его языка, является более живым и цветущим, чем лес или луг; и что лес и поле в большинстве случаев представляют собой не более чем крутые тропинки, ведущие к банальностям.

Будучи более прозаичен, Эгон Эрвин Киш заявлял, что Heimatdichtung отличался «туманным сентиментализмом и почти мистическим энтузиазмом по отношению к собственному происхождению и родной земле». Для Киша речь шла