Читать книгу "Блэк - Александр Дюма"

Если же они были где-то далеко, то они могли бы написать, дать о себе знать и заявить о правах на наследство капитана, наследство, состоявшее всего из нескольких сотен франков, поскольку у капитана не было других источников дохода, кроме тысячи четырехсот или тысячи пятисот франков пенсии.

Похороны состоялись через неделю, то есть по истечении положенного срока; никто из родственников на них не появился, зато присутствовал весь город.

Шевалье возглавлял траурное шествие, и, видит Бог, ни один сын не горевал бы сильнее о смерти отца, чем Дьедонне горевал о смерти друга.

Его слезы, до конца не выплаканные, ждали только подходящего момента, чтобы вновь пролиться, и он испытал непередаваемое блаженство, когда почувствовал, как они заструились у него по щекам.

Когда гроб с телом положили в нишу фамильного склепа, шевалье де ля Гравери пожелал сказать несколько слов этой толпе людей, которые, половина из любопытства, а половина из чувства симпатии, шли за гробом с телом капитана Думесниля до самого кладбища; но рыдания задушили его.

Это был лучший способ выразить свою признательность; с этого момента, если шевалье и не слыл в городе за большого, умника, то в нем видели совсем другие достоинства — его нежное и чувствительное сердце. Де ля Гравери проводили до дверей его гостиницы.

И только войдя к себе в комнату, шевалье наконец действительно остался один.

Но он еще не наплакался вволю.

Он собрал различные предметы, принадлежавшие капитану, среди них был и дорожный несессер.

Эти святые реликвии вызвали новые слезы на его глазах.

Тогда он принял решение остаться в Шартре; он не испытывал особой любви ни к одному месту на свете; такой унылый и такой по провинциальному тихий город, как Шартр, со своим гигантским собором, постоянно вздымающим в небо две руки, будто моля Господа о милосердии, прекрасно подходил ему.

Он не хотел никого видеть из своих прежних друзей, никого, кто бы знал его жену и мог бы спросить его, что с ней сталось.

И, однако, странное дело, он вернулся во Францию, влекомый смутной надеждой вновь встретиться с Матильдой.

На углу любой улицы, за который он поворачивал, ему мнилось, что вот сейчас он окажется лицом к лицу с ней, и что она кинется ему на шею с криком: «Это ты!»

В тот же день он стал подыскивать себе дом и на улице Лис нашел тот, который мы вам уже описали.

Он ему показался подходящим во всех отношениях.

Шевалье пригласил торговца мебелью, заказал ему обстановку по своему вкусу и написал своему нотариусу, прося того прислать принадлежавшие ему деньги, а также самые ценные предметы мебели и столовое серебро, которые Думесниль после катастрофы поместил в надежное место.

Нотариус, который во время семилетнего отсутствия шевалье высылал ему всего лишь половину от суммы его доходов, мог иметь в своем распоряжении от тридцати до сорока тысяч франков.

Помимо этого, шевалье имел еще двадцать тысяч ливров ренты.

А с двадцатью тысячами ливров ренты в таком городе, как Шартр, можно считать себя сказочно богатым.

Через неделю дом был готов принять шевалье.

Его водворение там стало целым событием.

Мы уже описывали, вы это не забыли, с каким комфортом были обставлены салон, комната для хранения вин и различных солений и копченостей, а в особенности спальня.

Но в ту пору мы умышленно ни слова не сказали о туалетном столике шевалье.

Вы еще не забыли о несессере, который он унаследовал от своего друга Думесниля, и о том, с каким беспокойством тот поручил его вниманию этот несессер в последние минуты своей жизни.

В первый вечер своего новоселья шевалье решился открыть его.

Собравшись с силами, сосредоточившись, он сел на свой прекрасный ковер из Смирны, поставил несессер между ног и открыл его, не забыв заранее приготовить носовой платок.

Так оно и было, первые же увиденные им вещи вновь прорвали плотину его слез.

Это были повседневные предметы туалета, принадлежавшие капитану, который всегда тщательным образом следил за своей особой.

Шевалье один за другим вынул их из ячеек и расставил вокруг себя.

Дойдя до последнего, он заметил, что несессер имеет двойное дно.

Он стал искать его секрет и довольно легко обнаружил, так как мастер, из чьих рук вышел несессер, не задавался особой целью утаить его.

В этом секретном отделении хранился аккуратно запечатанный и перевязанный пакет, на конверте которого шевалье прочел следующее:

«Я прошу моего друга де ля Гравера во имя двух священных понятий: дружбы и чести — вручить этот пакет мадам де ля Гравери, если он когда-либо увидится с ней; в противном же случае сжечь его в тот же день, когда ему станет известно о ее смерти, НЕ ПЫТАЯСЬ УЗНАТЬ ЕГО СОДЕРЖАНИЕ.

Думесниль»

Шевалье на минуту задумался; но потом ему пришло в голову, что Думесниль виделся с Матильдой, пока он, Дьедонне, лежал со сломанной ногой, и она, вероятно, дала ему какое-то поручение, которое он сумел или не сумел исполнить, а в этом пакете содержится его ответ.

И он аккуратно положил пакет обратно на дно несессера, закрыл его, повесил ключ себе на шею, поставил несессер в шкафчик, находившийся у изголовья его кровати, и разложил на туалетном столике все вещи, служившие когда-то капитану, которыми в память о последнем он хотел теперь пользоваться сам.

В течение нескольких дней воспоминания об этом запечатанном и перевязанном пакете приходили ему на ум; но никогда у шевалье даже и мысли не возникало вскрыть его, чтобы посмотреть, что в нем заключено.

Будучи совершенно одиноким в чужом городе, Дьедонне был избавлен от необходимости выслушивать банальные выражения сочувствия, которые вместо того, чтобы утешить, лишь ожесточили бы такое сердце, как у него.

Безразличие окружающих послужило лучшим лекарством для его горя. Предоставленное само себе, никем не поддерживаемое извне, оно притупилось тем быстрее, чем сильнее были его проявления.

Тогда шевалье впал в глубокую, но тихую печаль, и в таком расположении духа он поселился в своей новой обители.

Накануне в одном из офицеров гарнизона он узнал одного из своих прежних товарищей-мушкетеров; он заколебался, стоит ли ему возобновлять это знакомство, но, вспомнив, что на следующий лень гарнизон покидает город, он перестал видеть в этом какое-либо неудобство для себя.

Офицеру стоило больших трудов узнать его: они не виделись почти восемнадцать лет.

Дьедонне стал расспрашивать о людях, которых он оставил когда-то молодыми, блистающими, полными жизни и здоровья.

Многие из них уже лежали в могилах, как старики, так и юноши; смерть не разбирает, кто перед ней, и не имеет привязанностей; однако порой она, похоже, умеет ненавидеть.