Читать книгу "Кожа времени. Книга перемен - Александр Генис"

Во всяком случае, я, как теперь говорят, запасся попкорном (на самом деле в рот не беру), и жду, когда мой телевизор доберется до оживленных героев любимых книжек. Список первого десятка сериалов предлагается ниже.

Гек Финн в Гарлеме шестидесятых

Смок Беллью и золотая лихорадка в Кремниевой долине

Пиквик с друзьями в эпоху Брексита

Фауст и заговор фармацевтов

Остап Бендер и перестройка

Чичиков в Голливуде

Хлестаков в Думе

Обломов в Застое

Чонкин в Афгане

Престарелые хиппи Гаргантюа и Пантагрюэль в Телемской обители с уставом «Делай что хочешь»

Хворые

Цена здоровья

У меня умерла мама. И удалось ей это лишь потому, что мы с братом, вооруженные специальным завещанием, сумели спасти ее от американской медицины, норовящей продлить умирающим мучения, сорвав с пациента последнюю рубашку. Не удивительно, что к здравоохранению США у меня накопилось немало претензий.

Мои отношения с американской медициной начались с Сахарова. Я был молодым, пьющим, доверчивым и к врачу пришел, надеясь, что в Америке лечат даже похмелье. Слушаясь книг, прежде всего — Драйзера, я выбрал доктора с кабинетом на Пятой авеню, тем более что напротив стоял Метрополитен-музей, удовлетворявший мою жажду иным манером. Как водится в Америке с русскими эмигрантами, медицинский опрос начался с политики. Выяснив, что я уже выбрал свободу, доктор заинтересовался Сахаровым. До диагноза дело не дошло, обошлись тестами. Об их результатах я так и не узнал ничего определенного, потому что в отведенное на визит время мы обсуждали здоровье, но не мое, а Сахарова.

Когда академик умер, доктор окончательно потерял ко мне интерес, и я перебрался к другому врачу — обидчивому. Узнав меня получше, он дал понять, что такого и лечить не стоит. К моим жалобам он относился свысока, давая понять, что при таком образе жизни я лучшего не заслуживаю. О диагнозе речь опять не шла. Американская медицина любой ценой избегает определенности, ибо за нее легко угодить под суд в случае ошибки. Помня об этом, врачи всех лечат от одной и той же болезни, которая называется «инфекция» и может означать всё, от чего умирают не сразу. Этим она напоминает мне ту химеру советского здравоохранения, что изображалась аббревиатурой ОРЗ, расшифровывалась — «бюллетень» и случалась после зарплаты.

Несмотря на воспоминания, третьего врача я нашел через интернет и выбрал лишь после того, как взвесил его настоящее и оценил прошлое. Соотечественник и земляк, он заканчивал тот Рижский мед- институт, где учились близкие друзья и красивые девушки. Общие воспоминания оказались лучшим лекарством, и я вообще перестал ходить к врачу. Но тут умер отец, внезапно состарилась оставшаяся без него мать, и на нас обрушилось американское здравоохранение.

Американская медицина может сделать всё, включая много лишнего. Лучше ее в мире нет, но и хуже — немного. Самая развитая и расточительная, она лечит и разоряет страну с одинаковым успехом.

Чтобы распутать эту цепь парадоксов, нужна статистика. На здоровье души и тела среднего американца уходит вдвое больше, чем в любой другой стране, включая, допустим, Францию, где живут лучше и дольше.

Расходы на медицину душат страну и ее промышленность. Нельзя, например, сказать, что американские машины заведомо хуже импортных, — они просто дороже. Почти вся разница — цена страховки, которой фирма оплачивает здоровье своих профсоюзных рабочих — с первого дня до последнего.

Боясь остаться без врачей, низы живут в крепостной зависимости от верхов. Вторые разоряются, оплачивая здоровье первых, поэтому на улице оказываются и те и другие.

Эту смутную арифметику трудно усвоить приезжим из стран с национализированной на социалистический манер медициной, то есть со всего мира, кроме Америки. Канадцам, которых во всем остальном трудно отличить, наши проблемы даются с особым трудом. Например, моему однокласснику, поселившемуся в Торонто, все американцы кажутся безнадежными ипохондриками, мусолящими нудные социальные вопросы, вместо того чтобы кататься, как принято у соседей, на лыжах. Американцы и впрямь одержимы здоровьем, но дорожат они им еще и потому, что знают, сколько оно стоит. Самая важная часть американской зарплаты — страховка, особенно, говоря по-нашему, та редкая, что «вплоть до зубов». Если у вас полиса нет вообще, то дело плохо. Умереть не дадут, но и жить — не очень.

Проще всего тем, с кого взять нечего. Я знаю по себе — сын родился за полцены. Больше у нас тогда не было, а когда я выписывал чек на оставшуюся сумму, то от отчаяния сделал столько ошибок в английском правописании, что банк его не оплатил, а больница отстала. Долго, однако, так могут протянуть только бездомные. Их лечат даром и самым невыгодным для общества образом: от инфаркта до насморка — в реанимации. Легче приходится тем, кого закон признает неимущим. Среди добившихся такого статуса много наших. Их лечат бесплатно, в том числе от депрессии, — экскурсиями в казино и походами на Брайтон. Хуже тем, кто сводит концы с концами и нигде не служит, скажем — художникам всякого рода. Когда жившая без страховки Сьюзен Зонтаг заболела раком, весь интеллигентный Нью-Йорк собирал деньги на лечение. Оно, кстати сказать, надолго оттянуло развязку, потому что американская онкология — лучшая в мире. Но долги остались.

Страх перед ними преследует всех, ибо медицина стоит зверские, несуразные, будто игрушечные деньги. Стоимость пребывания в больнице превышает цену за постой в «Рице» или «Плазе», может быть, даже вместе взятых. И понятно — почему. Во-первых, мы платим за тех, кто этого не делает. Во-вторых, больница — проходной двор и фабрика расходов: она за всё дерет, чтобы содержать парк сложных машин и сомнительную орду бездельников.

Так, когда мать опять сломала ногу, гениальный хирург бережно собрал ей бедро, как вазу из черепков. Затем началось вымогательство. Каждый день в больнице стоил нам — сто долларов, плюс — по десятке за телевизор и телефон, плюс — целое состояние ее страховке. В больнице играли в лото, стоял рояль, лежачих учили вышивать, ходячих — бальным танцам. Среди персонала встречались социальные работники, эксперты по трудотерапии, психиатры широкого профиля, заезжие фармацевты, тренеры и коммивояжеры. Специалисты-диетологи разносили научно выверенное и кулинарно заковыристое меню: «суп из спаржи, лосось с диким рисом, птифуры». По вкусу еда, впрочем, напоминала самолетный обед, только мягкий, будто его уже один раз жевали. Маме, однако, от этого было не легче, потому что после удара она не могла держать ложку и ела раз в день, когда я ее кормил, приходя в палату.

В коридоре меня встречал хоровод сестер и санитарок, но у каждой из них были строго оговоренные контрактом обязанности. И чем больше людей вертелось вокруг, тем меньше оставалось надежд найти на них управу, и когда говорившая только по-испански уборщица выбросила мамину вставную челюсть, от всех птифуров осталась прохладная каша.