Читать книгу "Стократ - Марина и Сергей Дяченко"

* * *

– «Мой учитель умер, отведав послание. Почему он умер?»

– «Низость предваряет доблесть».

Вот так, просто, коротко, бессмысленно, сколько ни пробуй: «Сперва низость, потом доблесть». «Низость как условие доблести». И что это может значить, сучок вам в пасть?!

– «Моего учителя нельзя оживить», – сообщил он осторожно.

И получил ответ:

– «Те, кто его отравил, мертвы тоже».

Невесело. Но, по крайней мере, нельзя ошибиться с прочтением.

– «Вы грозили отравить нашу воду. Зачем?»

– «Они грозили. Воля бунтовщиков. Они хотели войны».

Шмель перевел дыхание:

«Люди… чужаки беспокоятся. Они боятся…»

Выплеснул на землю незаконченное послание. «Боятся» – так нельзя. Надо по-другому; он хлопнул в ладоши, повторяя жест старика, требуя чистый кубок; заметался, перебирая свои флаконы и порошки, вдруг растерявшись, почувствовав себя беспомощным.

Старик тем временем составил новое послание:

– «Те, кто хотел войны, были благородны в своих намерениях. Но высокий правитель погиб. Знак войны».

Я догадывался, горько подумал Шмель. Еще и высокий правитель… Кто его убил – бунтовщики?

– «Как погиб высокий правитель?»

– «Ты знаешь. Он получил отравленное послание. Мой племянник (непонятно) породить войну. Правитель умер от послания, это преступление. Война (непонятно) доблесть молодых. Мой племянник виновен в преступлении и его (непонятно) заговор».

Шмель всмотрелся в неподвижное лицо старика. Вышивка на его висках и скулах складывалась в узор со звездами, стрелами, зубчатыми колесами.

– Что он говорит? – напряженно спросил Стократ.

– Он говорит… Вроде бы у них часть народа сговорилась и убила какого-то высокого правителя, чтобы начать войну. Все этого хотели, но это было противозаконно. Поэтому другая половина назвала тех первых бунтовщиками и казнила.

– Что за высокий правитель?

– Не знаю… Сейчас…

Капельки пота бежали по спине Шмеля, догоняя одна другую, когда он торопливо составлял послание:

– «Высокий правитель был… лесовик? человек?»

Кажется, лицо старика впервые дрогнуло, когда он коснулся губами питья. Руки его задвигались еще быстрее, наполняя чашу смыслом:

– «Высокий правитель – чужак, составлявший нам послания. Разве ты не знаешь его?»

– Мастер, – прошептал Шмель. – Учитель…

Ну конечно. Для лесовиков правитель – тот, кто владеет Языком, ведь Язык – искусство высокородных. Тот, кто составляет питье от имени князя, и есть князь, это совершенно ясно всякому, кто способен отличить на вкус «войну» от «торговли»…

– Стократ! Они думают, что убили нашего правителя! Что убили князя!

– Переубеди их, – коротко велел Стократ. – Скажи им…

– Погоди! Сейчас!

Серебряные спицы колотились в воде, вспенивая питье:

«Люди в моем селении…» Не так. «Я не хочу, чтобы война…» Не так. Он закусил губу и крепко зажмурился, пытаясь представить себя лесовиком, слепым, вся жизнь – на кончике языка, вот так…

– «Те, кто хотел войны, мертвы?»

– «Да».

– «Те, кто нанес нам оскорбление, казнены?»

– «Да. Мы просим того, кто ведет войска, не начинать войну сегодня».

Шмель долго сидел, держа во рту быстро теплеющую жидкость.

– «Я могу передать тому, кто ведет войска, ваши извинения».

Старик долго медлил, прежде чем сложить очередное послание.

– «Мы не можем извиняться. Мы казнили тех, кто хотел войны. Хотя мы понимаем, что они были правы… Язык умирает. Но мы просим не начинать войну сегодня».

– «Война, – от волнения Шмель стал составлять простые, лишенные баланса послания. – Зачем?»

Старик пододвинул к нему новый кубок:

– «С войной расцветает язык. Молодые не говорят, безъязыкие, как звери. Война (непонятно) путь языку. Война делает их людьми».

– «Почему?»

– «О войне слагают песни. Песни дают жизнь Языку. Война оживляет Язык».

Шмель глубоко вдохнул и склонился над своим кубком:

– «Я не знаю войну и не хочу. Разве я безъязыкий?»

Старик сидел, не двигаясь, и по его лицу Шмель понял вдруг, что собеседник не знает, что ответить.

* * *

Пир начался сразу после заката. Стократ сидел за столом рядом со Шмелем, сидел вместе со всеми – и был единственным, кто мог только смотреть и слушать.

Не вкушать.

Сперва подали зелень под прозрачным соусом. Лесовики ели бесшумно – ни хруста, ни чавканья, ни чмоканья не было слышно за столом. Звук бегущей воды придавал действу естественный ритм.

Шмель ел, зажмурив глаза, – наверное, чтобы лучше понимать. Чтобы стать наравне с лесовиками; Стократ временами вздрагивал, присматриваясь к его лицу: казалось, глаза мальчишки зашиты невидимой шелковой ниткой.

Зелень была солоноватой и странной, ни до, ни после Стократу не случалось ощущать такого вкуса. Затем подали жидкую теплую кашу; затем снова зелень, но под белым соусом. Порции были крохотные: их не ели, их вкушали.

Подали странно приготовленную свеклу. Стократ давно потерял аппетит, он почти не касался кушаний, разнообразно-странных и не особенно вкусных. Он смотрел на лица.

Поначалу на них было глубокое внимание. Потом – беспокойство. Потом – напряжение; потом сидящие начали покачиваться, не видя друг друга, но чувствуя. Казалось, столы плывут в неспокойном море.

Их дыхание участилось. Потом сделалось очень тяжелым, даже шумным. Подавали мясо, овощи, снова кашу, снова зелень, и еще что-то, чему Стократ не знал названия. Люди вокруг дышали в такт, а потому у девушки со светлыми косами, сидевшей напротив Стократа, выпала из-под зашитых век и прокатилась по щеке слеза.

Стемнело. Пир продолжался. Шмель, очень бледный, едва шевелил губами и дышал, как после долгого бега.

А потом подали сладкий напиток, и над столом будто пронеслась волна облегчения. Люди брали друг друга за руки, обнимались, раскачиваясь, и дыхание их сделалось умиротворенным, глубоким, как у спящих.

Стократ тихонько выбрался из-за стола и положил руку на плечо Шмелю; мальчишка открыл глаза, будто проснулся.

– Нам пора, – сказал ему на ухо Стократ. – Если мы не вернемся до рассвета, князь атакует, ты ведь помнишь?

И они пошли обратно. Взошла луна, высветив лес, и Стократ не мог отделаться от мысли, что Шмель идет во сне. Он шагал, о чем-то думая, почти не касаясь ногами хвои – казалось, сейчас взлетит…