Читать книгу "Насквозь - Наталья Громова"

А теперь Город сверкал новогодними гирляндами. Я ехала в вагоне метро через мост над Днепром, сквозь елочные украшения, фейерверки, пляшущие толпы людей в масках и без – из одной больницы в другую. На снежном склоне, как и прежде, высился князь Владимир с крестом. Сквозь стекло передо мной открывался склон горы, где стояла Лавра, и я увидела, как Аню возвращают с Неба на землю. Какие-то прозрачные фигуры высоко держали ее на руках и вдруг стали опускать ее вниз.

Киев радовался, смеялся, но у меня не возникало никакой обиды, я просто жила и двигалась параллельно. Кто-то из друзей сына написал о девочке, которая попала в аварию и сейчас лежит в больнице. Через несколько дней нам принесли огромный пакет, в котором были конверты с деньгами, не очень большими, но их было много. Там были письма, и открытки, и даже детские рисунки. В этот момент я почувствовала, что люблю этот город и этих людей всем сердцем.

После того как миновал первый этап – выход из реанимации, выяснилось, что девочка – не видит. Я ехала на первую встречу с ней с ужасом в сердце. Потом я поняла, что больше всего боюсь за себя. Мне было страшно ее – видеть.

Она лежала тихая и смиренная на большой родительской кровати. Когда я увидела ее после долгой разлуки, то почувствовала, что рядом с ней, вокруг нее разлит какой-то покой и радость. Может, мне мерещится? Нет, она лежала и смотрела куда-то над собой. Три месяца с того дня. Аня выздоравливала, но не видела. То есть совсем немного, если концентрировалась на чем-то, что-то брала, за чем-то следила, но проще ей было ощупывать предметы и не пользоваться глазами. Каждый день мы говорили себе, что мы верим – все будет хорошо, и каждый день чувствовали, как параллельно некий внутренний голос шепчет, а если не будет, а внутренний взгляд представлял, как уже будет – если все не так… Вслед за этим всегда шло уныние, оно заполняло душу, сначала чуть-чуть, а затем, как газ, распространялось повсюду.

Было много врачей. Один пришел в дом и стал крутить ее, выворачивать ей руки и ноги. Он говорил, что именно так надо поступать с детьми. Наша девочка не просто плакала, было видно, что она оскорблена, что к ней относятся именно так – грубо и бесцеремонно. Ее родители сидели напротив на стульях с белыми лицами и с ужасом смотрели на происходящее. А я заперлась в ванной и включила воду, боясь, что сейчас совершу что-то непоправимое. Врач важно объяснял, сколько он спас подобных детей, делая жесткие упражнения и специально вызывая у больных подобные реакции. Его внимательно выслушали и решили, что этого врача больше в доме не будет никогда.

Мы все ждали чуда, днями, неделями, месяцами. Потом мы говорили себе, что чуда ждать нельзя, надо жить, как жили, и не думать. Чуда нет, есть просто вера. Не ждать чуда – это подвиг, это одинокое шествие по темной дороге со словами «не боюсь!» и стуком сердца в голове. Чудес ждать бесполезно. Если они и приходят, то абсолютно неожиданно, когда всякая надежда уже прошла.

5

Сыну исполнялось тридцать лет. Мы жили летом на даче одного пожилого украинского режиссера. Режиссер был мастером моей невестки, когда-то обучал ее режиссерскому мастерству. Торжество проходило в большой деревянной беседке с накрытым столом, а за ее пределами лил какой-то тропический ливень. Все пили, произносили тосты. Только режиссер, нахохлившись, сидел на краешке скамейки, сосредоточенно смотрел на дождь, так, словно был отделен от всех. Я тогда сказала, что сегодня не только день рождения сына, но и рождение его прадеда – советского поэта, который был фигурой, как раньше выражались, противоречивой. Однако полное совпадение дня и часа рождения его и сына говорит о некоторых сближениях, которые нельзя игнорировать. И еще мы вспомнили бабушку – его дочь, которая не смогла приехать на день рождения горячо любимого внука. Все выпили, а пожилой режиссер вдруг встрепенулся и стал внимательно вглядываться в лицо моего сына, словно увидел его в первый раз в жизни.

– Я хочу рассказать вам историю, – неожиданно начал он, придвигаясь к столу. Все замолчали. – Когда-то очень давно, закончив физико-математическую школу, я поехал в Ялту, чтобы летом подзаработать на съемках. Я собирался учиться математике и дальше, но какие-то сомнения мучили меня. И вот вечером режиссер позвал меня в кафе, где за столом сидело много народу, и я случайно оказался рядом с высоким, красивым человеком, который сразу же заговорил со мной. Мы говорили очень долго. Уже все разошлись, но мы не могли расстаться. Он оказался поэтом и подарил мне свою книгу с автографом. Потом мы пошли к морю, смотрели на темнеющий небосвод с загорающимися звездами, и вдруг он сказал мне:

– Вы не будете ни физиком, ни математиком, вы будете заниматься совсем иным делом, скорее всего, это будет творчество.

Потом мы расстались. Я больше никогда его не видел, а потом оказалось, что он умер тем летом, там – в Крыму.

Режиссер замолчал. Я уже прекрасно понимала, о ком идет речь. Но публика за столом этого не знала. Все ждали продолжения.

– Это был ваш прадед, – буднично произнес режиссер. – И он действительно определил мою судьбу.

Конечно, это потрясло моего сына. На его глазах произошло нечто значительное, почти невыразимое словами.

Он вышел в открытый мир, где несчастье, счастье и чудеса сменяли друг друга.

6

Что-то еще связывало меня с Украиной. Не только место рождения, указанное в паспорте и полностью совпадавшее с названием украинских земель. И не только то, что здесь теперь жили родные мне люди.

Какое-то слово время от времени царапало память. С Павлом и дочкой мы поехали на Западную Украину и по пути заехали во Львов. Город показался мне очень красивым и торжественным, но печать разрушения, убогие подворотни не могли укрыться от глаз. Длинная улица Степана Бандеры, с домами, увешанными гирляндами венков и цветов в виде украинского флага. Названия улиц, таблички с надписями: «Здесь МГБ арестовало… захватило… расстреляло». Львов был до краев наполнен энергией сопротивления, идущей прямо из прошлого. И вдруг в моей памяти начали всплывать лица, шуршащие тихие разговоры. Вечер. Фикус возле огромного трехстворчатого окна. Свет сонного апельсинового абажура над столом. Бабушка показывает мне и кому-то еще большую фотографию. Стоят молодые красивые девушки и юноши. Внизу возле пожилого солидного человека – подросток, он смотрит вверх. Бабушка перебирает имена умершей сестры, погибшего на войне брата, матери, отца.

– А это Яша, мой младший брат.

– А он где? – Пауза.

– Его убили бандеровцы на Западной Украине.

– Убили?

– Вырезали звезду на груди.

И все. Я пытаюсь спросить. Нет и нет. Вырастешь – поймешь.

Так я жила с вырезанной звездой дяди Яши в голове. Странно, что я надолго забыла обо всем. Даже о том, что потом докопалась и узнала, что мой дед, служивший тогда в высоких чинах в МГБ у Судоплатова, «устроил» брата своей жены на эту страшную работу. Вытащил его к себе во Львов. Здесь он занимался делом Шухевича, организовывал облавы на бандеровцев. Конечно, он никогда об этом не говорил, никогда. Об этом осторожно мне расскажет спустя годы мой отец. А юноша – брат его жены, отправленный в карпатские леса, был изловлен там и убит…