Читать книгу "Судьбе вопреки - Екатерина Романова"

Тана и Альби не было, что не удивительно — в такое время они должны быть на уроках. Я отписалась им, что пришла в себя, все хорошо, можно не волноваться, но ответа не получила. Странно.

К фету Сайонеллу шла, натыкаясь на встревоженные взгляды коллег. Даже Марта, завидев меня, сделала вид, что не заметила, а потом и вовсе сменила траекторию движения и скрылась обратно в палате. Странные все какие-то.

— А где Лоби? — спросила у Греты — новенькой поломойщицы. Она одна из немногих нормально со мной общалась.

— Так… совещание у нее. Весь старший персонал там, — она как-то странно вздохнула. — Как ты?

— Я же была в надежных руках! Все хорошо.

— Ага.

Сказала, а сама глаза опустила, а потом и вовсе спиной повернулась, продолжая намывать полы. В больнице, кстати, роботов не используют. Полы моют по старинке, ручками.

Решила, что эти самые ручки неплохо наполнить чем-нибудь вкусненьким. Дедушка наверняка за меня переволновался, положена вкусняшка! Быстренько сбегала на первый этаж в любимую кофейню, взяла два больших горячих шоколада с взбитыми сливками и зефиром. Улыбаясь, как новенький волар, постучалась в палату, но мне не открыли. Ладно, я же внучка, что я там не видела?

— Угадайте, что у меня тут?

Но в ответ тишина. Я опустила стаканчики, а затем у меня самой все опустилось. Постель фета Сайонелла была разобрана. То есть совсем. Голый матрас, голая подушка. Рядом стояла телепатоколяска. В тумбочке не было вещей. Только поверх матраса лежал альбом с фотографиями, который я ему подарила.

Фет Барский, вопреки обыкновению, не развлекался. Телепатовизор безмолвствовал, а сам мужчина тяжело дышал. Я отставила стаканы, проверила его показатели, добавила кислорода и немного увеличила дозу обезболивающего. Мне это дозволялось. Аппараты все равно не дадут сделать ничего критичного. В случае такого вмешательства сразу сработает сигнализация, и сигнал будет направлен на планшет Лоби и лечащего врача, которые либо подтвердят действие медсестры, либо запретят его. Дыхание фета Барского выровнялось, а я развернулась к разобранной постели и подошла ближе. Взяла альбом, села на матрас.

Приподняла корочку, рассматривая наши семейные фотографии. Я на руках у мамы, мы с Альби и Таном верхом на отце. А вот мы все вместе в парке развлечений, а снимает нас турист, который на языке девятого дистрикта вообще ничего не понимал, но все равно помог нам. Открыла последнюю страницу и замерла. На ней то самое фото, которое я сделала в тот день, когда Оуэн признался, что он мой дедушка. Мы щелкнулись на мой планшет, прижавшись щеками и улыбаясь, словно два сияющих солнца. Провела ладошкой по этой фотографии и сердце дрогнуло.

— Ландрин, ты пришла в себя! — в комнату заглянула Лоби. На ней лица не было. — Прости, я была на совещании. Как узнала, сразу…

— Да ничего страшного, — улыбнулась я.

— Тебе уже сказали?

Я понимала, о чем она. Понимала, но не принимала.

— Нет, — не хотела этого слышать. Улыбнулась снова. — Он на процедурах? Я подожду, пока вернется.

— Но, Ланни…

— Я подожду, Лоби. Сколько потребуется.

Подруга понятливо кивнула, передала мне плотный конверт, затем молча вышла и закрыла двери. А потом полдня отгоняла Марту и других сестер и санитарок, чтобы не трогали меня. Фет Барский не включал телепатовизор и не подавал признаков жизни, а я сидела, с идеально прямой спиной, и ждала, что вот-вот откроется дверь и въедет он. Улыбнется, а потом посмотрит сурово и скажет… Ну, что ты сидишь с таким лицом, Александрин? Воспитанные девушки с такими лицами не сидят! Неважно что. Главное, скажет! Но дверь не открывалась.

Мне пришлось признать, что больше она не откроется. Фет Сайонелл не вернется. И мне пришлось опустить взгляд на конверт из плотной бумаги, на котором остались круглые сырые отметины от моих вспотевших ладошек. Разорвала желтоватую бумагу, извлекла листок и мое сердце остановилось.

«Дорогая Александрин. Моя милая, трудолюбивая девочка, добрая и великодушная внучка. Если ты читаешь это письмо, значит, пришло мое время. Время, чтобы рассказать тебе правду, если я еще не решился и не сделал это. Не зная, когда судьба заберет меня, я пишу тебе ежедневно. Пишу, чтобы ты знала, мне не было легко понять и принять, как жестоко я обошелся с тобой, с Астанаром и Альбертиной. Пишу, чтобы ты осознала — мой последний путь был невообразимо трудным, но я проходил его с достоинством, потому что знал, передо мной самая важная в жизни цель — заслужить прощение внуков. Я не знаю, сможешь ли ты однажды простить меня, даже не смею на это надеяться, но поверь, если хранить в душе зло, оно в первую очередь отравит тебя. Возможно, поэтому я заболел. Зло моей души, черной, жестокой, бессердечной, отравило тело, превратило в немощного старика. Конечно, ты можешь подумать, что перед смертью просто быть добрым. Но это не так. Когда понимаешь, что твои дни сочтены, остается два пути: потратить время впустую, цепляясь за жизнь, в тщетных поисках несуществующего лекарства или закончить земные дела, исправить совершенные ошибки, пусть это и будет тяжело, пусть это и причинит боль. И я решил, что хватит прятаться. Пора восстановить справедливость. А справедливость в том, что вы — часть рода Сайонелл, рода правящих пятого дистрикта, и не должны побираться как нищие. Вы должны жить достойно, получить блестящее образование, построить великолепную карьеру и обрести любовь. Настоящую. Живую. А не навязанную кем-то. Именно в этом я и постараюсь тебе помочь, а что из этого выйдет — не знаю…»

Я откладывала прочитанные листки один за другим. На них капали мои слезы, от чего ровные строки расползались чернильными пятнами. Читала о каждом нашем дне, проведенном вместе. О том, как фет Сайонелл впервые меня увидел, как испугался и даже хотел улететь обратно, как был сражен моей добротой и трудолюбием, как был счастлив узнать Тана и Альби.

Взяв последний лист, я уже откровенно рыдала, громко всхлипывая и размазывая слезы рукавом жакета, подаренного Оуэном.

«Сегодня, глядя, как ты лежишь в коконе, едва живая, но такая спокойная, я понял, что потерял самое важное. Я потерял время с вами! Ваше детство, когда вы так нуждались в любви, внимании и заботе. Я смотрел, как ты спишь, и понимал, что ты не можешь позволить мужчине любить себя из-за моих ошибок. Но Александрин, пойми, что они именно мои! Только мои! Ты великолепная женщина. Незаслуженно рано повзрослевшая, которая тащила на своих еще детских плечах семью и успешно с этим справилась! Не нужно скептически морщить носик и хмыкать», — я усмехнулась сквозь слезы, как хорошо он меня изучил! — «Это так. Тан простит меня, я знаю. Он весь в отца: волевой, упертый, все переживает глубоко внутри. Альбертина, как и ты — вся в мать. Добрая и великодушная. Вы замечательные ребята. Ты часто повторяешь, что не заслужила их, не заслужила любви, но это не так. Единственный, кто не заслуживает вас и вашего прощения — это я.

Чувствую, что угасаю, а потому сегодня напишу самое важное. Твой танец поразил меня до глубины души, а история Эллы и Питера заиграла новыми красками, напомнила мне вашу историю с Харви. Александрин, я знаю, что между вами произошло, фету Дорскому пришлось рассказать мне. Под приказом. А потому скажу тебе две вещи и, надеюсь, ты их очень четко поймешь и усвоишь: Харви любит тебя так, как не полюбит больше никто; второе — за свою любовь нужно бороться. До конца! То, что ты сказала ему — не может быть сказано от чистого сердца. Я знаю тебя. Либо тебя шантажировали чем-то, либо приказали так сказать. Скорее всего, я не успею тебе рассказать об этом лично, потому напишу. В первом случае, доверься своему мужчине. Поделись с ним своими страхами. Поверь, Харви справится со всеми угрозами. Если же тебе приказали, воспользуйся искрой! Жалею, что так мало времени было отпущено нам с тобой. Я бы научил. Показал бы, но не успею.